Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение - Алексей Юрчак Страница 70

Приведенные выше примеры показывают, как принцип вненаходимости функционировал в контекстах, которые были частью государственных институтов. Однако данный принцип действовал и в контекстах, которые были гораздо менее связаны с такими институтами. Примером тому могут служить всевозможные «тусовки» — жаргонный термин, возникший в период позднего социализма для обозначения социальных сред, которые не были оформлены в государственные институциональные и профессиональные формы, но были организованы по принципу относительной общности интересов и более-менее постоянного общения их членов. Подобных социальных сред возникло особенно много в период позднего социализма, и частично они тоже формировались как публики авторитетного длискурса.

В начале 1960-х годов, в период хрущевской «оттепели» во многих больших городах СССР зародилось социальное явление, которое, будучи незначительным в количественном смысле, имело колоссальное культурное значение. Говоря об этом явлении применительно к Ленинграду, поэт Виктор Кривулин назвал его «великой кофейной революцией» ^[128]. Революция эта заключалась в возникновении нескольких скромных кафетериев в центре города, которые не просто продавали крепкий кофе и выпечку, но предоставляли новый пространственно-временной контекст для общения небольших групп (в основном молодежи, но не только ее). Общение в таких местах в некоторой степени напоминало общение в кружках, клубах и профессиональных коллективах, описанных выше, — как и эти последние, такие сообщества могли пользоваться определенными государственными ресурсами (помещением кафе, его оборудованием и другими видами финансового субсидирования подобных заведений, что делало, например, цену на кофе и выпечку довольно низкой), однако в отличие от клубов и кружков, описанных выше, эти сообщества не имели государственного институционального статуса и связанной с ним обязательной регистрации членов, что также способствовало большей непредсказуемости обсуждаемых тем и более открытому и меняющемуся характеру участия.

Хотя на официальном языке большинство этих заведений называлось просто «кафе», многие из них быстро обзавелись жаргонными наименованиями. Чаще всего они образовывались из «западных» географических топонимов — в Ленинграде к ним относились кафе с такими названиями: «Лондон», «Ливерпуль», «Тель-Авив», «Рим», «Ольстер», «Европа» и другие. К концу 1960-х годов одно из них, получившее имя «Сайгон» ^[129], стало основным местом подобного общения. Кафе открылось 18 сентября 1964 года (многие из его бывших завсегдатаев до сих пор отмечают эту дату) в центре Ленинграда на углу Невского и Владимирского проспектов. Жаргонное название этого и других кафе отсылало к иному дискурсу, существующему в отношениях вненаходимости ^[130] к авторитетному дискурсу, подобно дискурсу экспериментальной поэзии, древних языков или теоретической физики. Означаемое «Сайгон» было крайне удобно благодаря его легкой узнаваемости, созданной постоянным критическим освещением в советской прессе «империалистической войны» США во Вьетнаме. Однако смысл этого означающего в новом контексте изменился: негативные политические коннотации ^[131] отошли на второй план, а на первый вышли ассоциации с экзотическим, восточным и одновременно коллониальным западным городом, в котором развлекаются американские солдаты. Возможно, также, что смесь отрицательного ореола, созданного советской прессой, с декадентской экзотикой придало имени «Сайгон» тон завуалированной ироничной издевки над авторитетным дискурсом, сделав это имя еще более привлекательным для молодых посетителей кафе. Однако в открытую никто из посетителей этого смысла не обсуждал, ведь политические вопросы воспринимались в этих средах как «неинтересные».