Девушки на выданье. Бал дебютанток - Вероника Богданова Страница 70

14 февраля.

Меня интересует, во что выльются мои отношения к цесаревне. По-моему, у нее очень много обаяния; во всем ее существе есть то высшее изящество, которое гораздо лучше красоты. Но в ней есть то, что еще глубже проникает мне в сердце, это ее голос, ее манера говорить. Когда я ее не вижу или когда я убеждаю себя, что это цесаревна, – она мне чужда, далека и я робею перед ней. Но когда я ее вижу, слышу, как она говорит, – я чувствую к ней непреодолимое влечение; я испытываю такое чувство, как будто я ее знала раньше, и она вызывает во мне какие-то далекие воспоминания детства. Я думаю, что ее голос и ее немецкий акцент похожи на голос и акцент моей матери. Все это очень смутно, тем не менее производит на меня сильное впечатление. Но, в сущности, совершенно неуместно испытывать непреодолимое влечение к одной из великих княгинь, которых принято любить по расчету и по соображениям рассудка. Поэтому я всячески буду сдерживаться, чтобы любить ее только ровно столько, сколько подобает. Но все-таки она очень мила.

15 марта.

Вчера у императрицы был музыкальный вечер. Пели m-me Виардо и ее кузина m-me Леонард. Цесаревна не появлялась в концертном зале. По окончании концерта Александра Долгорукая и я подошли к двери в соседнюю комнату, чтобы посмотреть, не там ли наша великая княгиня. Великий князь Михаил сказал нам, что она почувствовала себя утомленной и только что ушла; я спросила, не чувствует ли она себя нездоровой, он отвечал: «Нисколько»…

12 июля ^[175].

Я поистине удивляюсь, что были люди, которые когда-либо писали воспоминания о дворе. Вероятно, я одарена очень слабой долей наблюдательности, но вот шесть месяцев как я при дворе, и ничего выдающегося я не заметила. Наряды, наряды и еще наряды. Это предмет, правда, очень богатый и разнообразный, но книга, посвященная подобной теме, вышла бы, по правде сказать, очень скучной. Мне хотелось бы самой себе отдать отчет в своих впечатлениях, я тщетно роюсь в своем мозгу, но ни одного впечатления не нахожу. Вот, например, вчерашний день был чрезвычайно суетлив: справлялись именины великой княгини Ольги Николаевны. С утра нас предупредили, что во дворце обедни не будет, но что нас приглашают присутствовать на молебне в церкви в Александрии: туалет. Кстати сказать, я была скверно одета. После молебна, на котором присутствовала вся августейшая семья, отправились завтракать в коттедж. Были чудные цветы и очень хорошие фрукты. Кушали вкусно, но почти ничего не говорили, по крайней мере ничего интересного. Александра Долгорукая и я пошли к цесаревне; мы не пропускаем случая повидать ее; можно сказать, что мы придерживаемся самой утонченной вежливости. Я так люблю видеть ее. Правда, не будь она великой княгиней, я бы любила ее по-настоящему, теперь же я стараюсь поддерживать в себе почтительное безразличие. Вот в чем фальшь нашего положения. Мы живем в неестественной близости с лицами, стоящими неизмеримо выше нас, мы их видим постоянно, видим исключительно их и совершенно невольно отождествляем себя с ними, тогда как они могут интересоваться нами, только поскольку мы соприкасаемся с ними, и остаются и должны оставаться по отношению к нам равнодушными и более или менее чуждыми. Это и делает придворную жизнь такой пустой для тех, кто не погружен исключительно в суетность; ищешь интереса сердечного или умственного и не находишь ничего, что бы удовлетворяло.

16 июля.

Со вчерашнего вечера мы опять в Красном. Я так люблю это место. Здесь мне кажется, что я дома в деревне, живу совсем запросто. Сад здесь огромный, с маленькими аллеями, извивающимися среди лужаек, засаженных плодовыми деревьями и кустами. Это напоминает мне сады, в которых я играла в детстве, сад в Овстуге, и уносит меня в далекое прошлое, дает мне покой и сосредоточенность. Покой и сосредоточенность – вот что мне нужно в моей жизни, пустой и беспокойной. Мне кажется, что неделя полного уединения, с возможностью совершенно уйти в себя, принесла бы мне огромную пользу…

2 августа.

Вчера имел место обряд водоосвящения. Обставлено чрезвычайно торжественно. По этому случаю, как по всем вообще выдающимся и парадным случаям, мы выставляем напоказ наши плечи, более или менее желтые и более или менее худые. Нет ничего безобразней и печальней женщины в бальном платье при дневном свете: это истина, вышедшая со дна колодца. И нас смеют обвинять в кокетстве, когда мы так откровенно обнаруживаем на виду у всех свои несовершенства. Ну, не права ли я, когда говорю, что все мои придворные впечатления сводятся к слову «туалет»? И действительно, как только я попадаю в это море движущихся лиц, цветов, драгоценных камней, газа, кисеи и кружев, я сама превращаюсь в тряпку, становлюсь куклой, наряженной в платье и прическу. Мною овладевает чувство совершеннейшей пустоты. По возвращении мне кажется, что я проснулась после случайного сна.

Вчерашняя церемония отличалась большой торжественностью. Духовенство, за которым следовала вся императорская семья и весь двор, спустилось в сад, наполненный военными. В момент освящения воды раздались пушечные залпы; святой водой окропили знамена. Вслед за водоосвящением состоялся парад, затем завтрак. Мы наряжаемся для господа бога, устраиваем парады для господа бога, кушаем для господа бога, а в остальном обращаемся с ним как с хозяевами дома, которые дают бал. К ним приезжают, но о них не думают, и даже считается признаком хорошего тона не замечать их и не здороваться с ними. Я обедала за маршальским столом и вечер провела у великой княгини с Александрой Долгорукой. Я делала большие усилия, чтобы разговаривать, ибо иногда во время этих вечеров нами овладевает дух безмолвия, и тогда положение становится тяжким. Но эти разговоры по заказу тоже тяжелы и глупы. Как странно мы все устроены! Великая княгиня – женщина очаровательная, добрая, симпатичная, простая, рассудительная, полная ума и здравого смысла, я люблю ее от всей души, и, если бы мне пришлось с ней встретиться на равной ноге, я бы разговаривала с ней совершенно естественно и просто и, вероятно, понравилась бы ей. А теперь совсем не то: мне всегда приходится делать усилие, чтобы говорить при ней, и в том, что я говорю, нет никакой непосредственности. Я совершенно не могу раскрыться ей. От этого у меня такое чувство, что ей со мной смертельно скучно, и от этого я еще больше падаю духом. Мы рано вернулись домой. Я села у окна. Ночь была темная, небо сверкало звездами, ветер шумел в листьях соседних деревьев. Передо мной был тот же двор, тот же деревянный забор, те же дома, тот же прозаический вид, что и днем, но теперь он совершенно преобразился и ночь придавала ему поэтическую и таинственную прелесть. Ночь то же, что смерть: она все идеализирует. «Ничто так не красит, как смерть». Как материальный мир раскрывается перед светом, так мир духовный раскрывается перед ночью. Сколько мыслей, сколько чувств, сколько вдохновений, а прежде всего сколько воспоминаний ждут только безмолвия и уединения ночи, чтобы проснуться! О! Как понятно становится в эти минуты, что душа во всей своей интенсивности будет жить только тогда, когда для нее исчезнет весь чувственный мир.