Воспоминания Понтия Пилата - Анна Берне Страница 70

Говоря так, она направилась к живым факелам, образовывавшим большое кольцо. Я хотел было ее удержать, но Пуденций остановил меня.

— На нее снизошел Дух, — сказал он тоном священного благоговения.

Да, Дух Господень снизошел на Пуденциану. Куда подевалась та перепуганная девушка, ползавшая на коленях перед Петром? Теперь она оказалась посреди кольца пламени, в котором извивались мужские и женские тела. Каким-то не своим голосом, покрывавшим шум праздника, вопли жертв, завывание приближавшейся бури, она воскликнула:

— Благословенны вы, служители Христовы, ибо вы воистину Свет миру! И тот, кто этим вечером дерзнул осветить эти сады факелами человеческих тел, еще не знает, что зажег Свет, который не погаснет, огонь, который будет гореть всегда! В этот вечер он навсегда отдал вам Город и мир! В этот вечер вы повергли их пред Христом! Придет время, и здесь, где вы принимаете мученическую смерть, Христос будет править вместо Кесаря!

Десятки любопытных образовали кольцо вокруг Пуденцианы, к которой никто не отваживался подойти или попытаться заставить ее замолчать. Одна весталка грубо оттолкнула солдата, и я услышал, как она воскликнула:

— Не трогай ее, несчастный! На нее снизошел Дух! Ты умрешь, если к ней прикоснешься…

Тут я осознал, что вокруг нас воцарилось молчание: не было больше ни жалоб, ни крика, ни стонов. И это молчание было прервано не хрипами агонии мучеников, но пением… Один из живых факелов зазвенел женским голосом, возвышенно прекрасным:

— Христос побеждает! Христос царствует! Христос повелевает!

От других огненных столпов, иные голоса, словно освободившиеся из плена замученных тел, начали возвышаться, подхватывая:

— Христос побеждает! Христос царствует! Христос, Христос, Христос повелевает!

И всюду, от одного конца сада до другого, всюду, где сгорали христиане, слитно звучали голоса, как бывает у легиона в день триумфа.

Позади себя я услышал, как вздыхала весталка:

— Несчастье богам Рима, несчастье богам Рима!

Вокруг плакали матроны, глядя на столпы, куда были привязаны маленькие мальчики и девочки, которым не было и семи лет. Одна беременная женщина, всхлипывая, крикнула:

— Эти дети, неужели это они сожгли Город?!

Величественная и неотмирная песня все звучала, постепенно слабея, дым становился все плотнее, и пламя жадно пожирало свою добычу.

Всюду распространился непереносимый запах сожженных тел. Устрашенные зеваки разошлись, кашляя и зевая.

Я почувствовал руку, опустившуюся на мое плечо; обернувшись, я увидел Флавия Сабина, префекта Города, который показался мне более бледным, чем саван, несмотря на красные блики огня, игравшие на его лице.

— Кай Петроний позаботится о Пуденции и его дочери, не беспокойся о них, Пилат. Но если ты пожелаешь по-дружески пройтись со мной, я охотно побеседую с тобой.

Он повел меня к выходу из сада, обходя те места, где мы рисковали встретить Кесаря и Августу. К нашему счастью, они вовсе забыли о том, что призвали нас на свой праздник, поскольку участвовали в воспроизведении сцен, взятых из мифологии и истории Рима. Сабин сообщил мне, что Актеон был брошен псам, Пасифаю поднял на рога бык, новому Регулу вырезали веки и сожгли руку у нового Сцеволы… Как мог Нерон пропустить подобные развлечения?

Разразившаяся буря положила конец этой кошмарной ночи. Префект Города вдруг попросил меня:

— Кай Понтий, расскажи мне о Христе.

Да, этой ночью Флавий Сабин, префект Рима, который, согласно его собственным словам, считал, что христиане — враги рода человеческого, увидев их умирающими в мире о Христе, обрел истинный Свет, просвещающий всякого человека. И другие последуют по его пути. Не знаю, когда это совершится и сколько еще христиан подвергнется пыткам, но знаю, что Пуденциана, когда ее устами глаголил Дух, сказала правду: Город и мир будут нашими. Придет время, когда Рим и Вселенная падут на колени во имя Иисуса Христа.

Мне вспоминается крик часовых, обходящих дозором наш лагерь:

— Страж, скоро ли рассвет?

Кромешной ночью рассвет всегда кажется невозможным, как кажутся ужасными опасности, сокрытые в ночи.

Время мое сочтено. На рассвете центурион, вчера препроводивший Кая Корнелия и его дочь в Туллианум, постучит в мою дверь. И я последую за ним. Да соблаговолит Христос, чтобы Сабин был уведомлен об этом и чтобы он смог, с помощью Павла или Петра, доставить нам хлеб Жизни и чашу Спасения, дабы мы были готовы свидетельствовать.

Время мое сочтено. Сейчас я запечатаю эти воспоминания, которые так часто желал бросить в огонь в уверенности, что никто никогда их не прочтет, и отправлю их префекту Города — не для того, чтобы люди хранили память о Понтии Пилате, но для того, чтобы грядущие поколения имели свидетельства благодеяний, которыми одарил нас Господь.

Порой я поднимаю глаза и смотрю на кресло перед моим бюро, в котором сиживал Флавий, не желая оставить меня одного. Кресло пустует. Мой галл не так давно угас, предчувствия его не обманули. Едва его отец скончался, я отправил Антиоха в Самниум, посоветовав ему остаться там. Он меня послушал. Я был этим бесконечно разочарован. Но, возможно, так даже лучше, ибо я уже не буду ни о чем жалеть.

Павел как-то сказал мне, что мог бы умереть с миром, потому что уже дал хороший бой. Могу ли я сказать то же самое о себе в момент завершения моей жизни и этого повествования? Как давал отчет в своих деяниях Тиберию Августу, так я дам отчет Господу, и Он узнает, что во всех случаях я стремился быть верным. Я любил Рим, любил своих близких, но теперь-то знаю, кого мне следовало любить.

Когда-то давно Иисус бар Иосиф спросил меня:

— Кай Понтий, любишь ли ты Меня больше всего?

Тогда у меня не было сил ответить «да». Долгое время я не мог себе этого простить. Но что изменилось бы в тот день, если бы Кай Понтий Пилат, прокуратор Иудеи, ответил: «Да, Господи, люблю Тебя больше своей жизни, люблю Тебя больше, чем Рим, больше, чем жену, сына и дочь»?

Может быть, Господи, Тебе нужны были моя слабость, а не сила, мое малодушие, а не отвага? Мир, конечно, будет помнить, что я не сумел защитить Тебя, Тебя, чью невиновность и царственное достоинство сразу же признал. И осудит меня, но Ты, Господи, Ты неизмеримо больше, чем мир.

Да, поистине, я оставил Тебя. Ибо так должно было случиться, чтобы я оставил Тебя. Ведь Твоя сила нуждалась в моей слабости. Господи, если бы я спас Тебя, мы оставались бы в погибели…

Сейчас, в нижнем зале Туллианума, Ты вновь спросишь меня: «Поистине, Кай Понтий, любишь ли ты Меня больше всего?» И теперь уже я смогу свободно ответить Тебе: «Да. Это я, Господи!»

Без этого все теряет смысл…

Я знаю, мой Искупитель жив.