Песни китов - Владимир Шпаков Страница 70

– Что-то многовато травматиков… – пробормотала купчиха.

– Да их вообще сейчас пруд пруди! Такое время, знаете ли, гармоничная психика – редчайшее исключение. В общем, заработал юноша крест, который и тащит с переменным успехом. Какую-то классификацию женщин себе изобрел: старательные, никакие, вдохновенные…

Яблонская махнула рукой:

– Это я знаю! Но для романа всего этого маловато, как считаешь?

– Так у него же вроде роман.

– Типа, наброски мыслей?

– Типа, воплощение памяти. Хочется воплотить то, что было, восстановить детали, подробности, нюансы… Чувство вины не дает покоя.

– А у него чувство вины?

– Еще какое! Это по-нашему, по-достоевски – напортачить вначале, загнать человека в угол, а потом «наброски мыслей» на бумагу выкладывать!

На время утративший дар речи Мятлин вскинул руки:

– Я протестую! С какой стати вы занимаетесь этим идиотским психоанализом?! Кто вам дал право?! И вообще, я знаю этого скелета – он вовсе не из моего шкафа!

– Откуда же?! – в два голоса воскликнули незваные гости.

– Со Староместской площади! Он сбежал с колокольни с часами, так что пусть возвращается обратно!

Череп прямо перекосило от возмущения.

– Ну, знаете ли… Я всю жизнь просидел в этом шкафу! И вернуться могу только туда!

С этими словами он запрыгнул внутрь и хлопнул дверцей так, что со стены сорвалась фотография матери, брызнув стеклянными осколками.

– Не любишь правду, Женечка… – качала головой Яблонская, с трудом нагибаясь (телеса, однако!) и подбирая осколки. Она взяла в руки фотографию: – Хорошая была женщина. Всеми силами старалась вытолкнуть тебя в другую жизнь, интересную, насыщенную… Только зря она пригласила этого неудачника из Каменск-Уральского. Тебе удобнее было жить с выдуманным отцом. Вообще игра воображения заняла слишком большое место в твоей жизни, ты не находишь?

Она вдруг начала сдуваться, уменьшаться в размерах и покрываться серой шерстью. И Мятлин стал покрываться шерстью, вскоре обернувшись матерым хищником; напротив стояла такая же серая самка.

– Волк на волчице не может жениться! – оскалила та острые клыки.

– Еще как может! – отвечал волчара Мятлин, набрасываясь на женскую особь.

Он хотел вскочить на нее по всем правилам животного соития, то есть сзади, однако волчица Яблонская умело увернулась, повторяя:

– Не может, не может, не может!

Когда она запрыгнула в шкаф, одуревший от звериной похоти Мятлин сиганул туда же. Вопреки ожиданиям никаким скелетом там не пахло, зато было очень просторно. Собственно, это был не совсем шкаф, скорее, большая комната, где в углу стоял аквариум с рыбками, а на стене висели балетные тапки. Интерьер был смутно знаком, он напомнил о какой-то давно забытой жизни, которую Мятлин безуспешно силился вспомнить.

– Ты тут бывал, верно? – спросила волчица.

– Вроде бы… Не помню.

– Здесь живет та, на которой ты должен был жениться. Но не стал этого делать.

– А где она сама?

– Она сейчас придет.

С этими словами серая Яблонская сделалась прозрачной, а потом и вовсе растворилась в воздухе. А Мятлина вдруг обуял страх. Он метался по комнате, судорожно выискивая ход в обратную жизнь, только хода не находилось, а в соседней комнате уже слышались шаги. В отчаянии кинувшись на стену, чтобы ее прошибить, он очнулся на полу.

– Как посадка? – раздался голос Яблонской. – Мягкая?

Та сидела в его любимом вращающемся кресле, перед раскрытым ноутбуком, причем в своем привычном обличье.

– Ты когда успела… – спросил ошарашенный Мятлин. – Ну, это…

– Вискарь приговорить? – Она подняла пустую литровую бутылку. – Так дурное дело не хитрое.

– Нет, похудеть…

На него вытаращили большущие черные глаза.

– Издеваешься, Мятлин?! Обидеть хочешь хрупкую женщину?! Я ж сто лет такая!

Слава богу, хватило ума не спрашивать, куда делась серая шерсть. Он прошлепал на кухню, выпил воды из-под крана; когда же вернулся, увидел, как в рюмку вытряхивают остатки из маленькой бутылки. Похоже, Яблонская держалась на автопилоте, сохраняя видимость трезвости, лишь пока сидела в кресле. Если бы встала – точно рассыпалась бы на отдельные косточки, которые пришлось бы собирать с пола.

– А ты говорил: много будет! Стареешь, Женя, и вообще ты напуганный какой-то, как я поняла из твоего опуса. – Она указала на стопочку листов: – Я тут ознакомилась и поняла: ты боишься техники, как девственница боится грубого волосатого мужика, который должен распялить ее и забрать самое ценное. Сам же и пишешь: технику можно уподобить мужскому половому органу, который желает изнасиловать природу, а по завершении акта вообще ее прикончить.

Он опять улегся на тахту:

– Ты с этим не согласна?

Согласна, наверное. Но в Нью-Йорке, где я регулярно живу по полгода, этого уже не замечаешь. Железный Миргород, знаешь ли, его уже не представишь без этих протезов – без грохота метро, без желтых такси, без огня реклам… Мои маменька с папенькой в шумном месте живут, и я там поначалу плохо засыпаю. Час не сплю, два не сплю, потом выхожу на балкон вот с такой бутылочкой в кармане халата – и смотрю на город. Он гудит, горит огнями, в нем все движется, но это движение не человеческое. Это перемещается железо, это текут машины, электрические сигналы, прочая искусственная фигня… Я делаю пару глотков, но глюк не проходит! Наоборот, я кажусь себе единственным живым существом в этом мертвом и одновременно живом царстве. Просто это другая форма жизни. Она не имеет никакого отношения ко мне, Машке Яблонской, которая из плоти и крови, наоборот, он хочет поглотить мою плоть, сожрать меня с потрохами!

– Значит, ты тоже напуганная!

– Нет, Женечка, мне от этого весело. Сожрут, и поделом! Только лучше бы эта стихия вначале сожрала вас. Это же вы все придумали, разве не так? От нас – жизнь, а от вас что? Смерть одна! «Смерть – это все мужчины!» – как писал некий житель Железного Миргорода, которого ты, кстати, цитируешь. Совесть, что ли, заела? Заела, судя по твоим наброскам мыслей! Кого ты там взялся описывать? Да еще так подробно, с деталями, нюансами… Глаза зеленого цвета – раз! Стройные ноги – два! Родинка на пояснице – три! А-а, еще балетная осанка! И умение крутить фуэте! Это кто, Мятлин? Один из грехов твоей молодости?

Он вскочил с тахты так, будто оттуда вылезла пружина и пребольно уколола в зад. Похоже, гостья покопалась в содержимом компьютера, и это уже был не бред (мало ли что в бреду происходит!), а самая настоящая реальность. Подбежав к столу, он оттолкнул кресло, которое откатилось к стене с фотографиями.

– Эй, я ж упасть могу!

А он уже шарил по файлам, выставленным на рабочий стол, и определял окна в программе Google chrome, которые открывала Яблонская. О, боги, она прошерстила все, что находилось в доступе!