Ливонская война 1558-1583 - Александр Шапран Страница 7

Как известно, боевые действия в Ливонской войне в основном сводились к осадам и штурмам крепостей и редко выливались в открытые полевые сражения. Но за исключением осады Пскова, случившейся уже практически под занавес войны, мы также не имеем представления о характере осадных баталий и не располагаем ни словесными описаниями осажденных крепостей, ни схемными изображениями их защитных сооружений, ни данными о их вооружении.

Но насколько скудна имеющаяся в распоряжении исследователя информация о военных действиях, настолько противоположная картина ждет того же исследователя при знакомстве его с дипломатической составляющей той же войны. Та эпоха оставила нам массу материала по внешнеполитической борьбе противников вне полей сражений. Надо сказать, что накал политических страстей на воюющих сторонах все 25 лет боевых действий не уступал накалу военному, а соперничество внешнеполитических ведомств в разгар войны достигло своего пика, став украшением истории дипломатии своей эпохи.

Характерной особенностью той войны стало то, что на всем ее протяжении Россия параллельно военным действиям практически беспрерывно вела переговоры с главным своим противником — Литвой, а позже, после объединения последней с Польшей, с объединенным государством — Речью Посполитой. Это уникальное явление в истории, и его уникальность в равной степени относится как к истории войн, так и к истории дипломатии. Обычно военные действия прерывают всякие переговоры и рвут дипломатические отношения, возобновление которых в будущем становится, как правило, серьезной проблемой. В Ливонской же войне главные враждующие стороны под грохот битв обменивались посольствами, предъявляли друг другу требования, выясняли отношения, не унимая при этом своих воевод. Чуть ли не постоянно, на протяжении всей войны, в Москве находились полномочные представители государства-соперника, равно как в Вильно или в Кракове вершили дипломатическую миссию люди Москвы. А если и не было в какой-то момент при дворе одного из противников посольства другого, то переписка между главами правительств воюющих держав не прерывалась никогда, отличаясь завидной регулярностью. Гонцы с посланиями из Москвы в Вильно или в Краков и обратно из Вильно или из Кракова в Москву освоили дорогу настолько, что знали на ней каждый камень.

Вершиной обоюдной дипломатической активности стало то, что в разгар войны представитель царственного дома одного воюющего государства даже баллотировался на трон другого, то есть, государства-соперника. И мог бы даже быть и избран, будь немного погибче и политически более проницателен.

Характер дипломатических отношений России с Речью Посполитой времен Ливонской войны представляет большой интерес. Он менялся в зависимости от успехов или, напротив, неуспехов на полях сражений, став воплощением всех пороков аппарата политического руководства Московским государством. Но мы не станем упреждать событий и познакомим читателя с историей этих отношений по ходу нашего повествования.

Скудость сведений о тактической составляющей той войны не позволяет отнести настоящую книгу к разряду книг о собственно военной истории, а тем более к истории военного искусства. Она по своему содержанию ближе к общеполитической истории эпохи. И как один из символов эпохи в ней нашел место ее главный герой — русский царь Иван IV.

В целом эта книга не носит в себе портретного начала и автору по ходу ее написания меньше всего хотелось бы превращать свое творение в еще одну трактовку изъезженного образа Ивана Грозного. Тем более, что в своей предыдущей работе «Парадоксы российской истории», в ее разделе «А тут рабское терпение…» автор дал свое видение личности этого русского самодержца, и любое новое написание его привело бы только к повторению. Но совсем оградиться от такой задачи при трактовке главного события второй половины XVI столетия, каким стала Ливонская война, видимо, нельзя, и главный герой эпохи невольно становится главным героем и этой книги. А потому прежде чем перейти к нашему повествованию, не лишним будет дать несколько штрихов к пониманию личности первого русского царя.

Специфичность ситуации в том, что в разные периоды нашей истории образ Ивана Грозного претерпевал существенные изменения, отчего восприятие его нашими соотечественниками неоднозначно. Наиболее крупные деятели нашей исторической науки досоветского периода, то есть деятели, не зараженные вирусом марксистской концепции понимания исторического процесса, дают Ивану Грозному строго определенную, сугубо негативную оценку. Наряду с ними в ту же эпоху можно было встретить другую точку зрения, сторонники которой пытались скрасить доминировавшее и безраздельно господствовавшее в научной и просто общественной среде представление об этом русском самодержце. Но именно только скрасить, а никак не изменить его. В целом, образ царя Ивана считался, и не без основания, настолько устоявшимся, что не подлежал существенному пересмотру, но при этом мог вызвать со стороны некоторых историков стремление найти в нем положительные стороны, что, в общем-то, также не лишено некоторых оснований.

И надо же так было случиться, что только к середине XX столетия, то есть даже далеко не с самого начала советской эпохи и, что самое интересное, без сколько-нибудь серьезного содействия со стороны ученой среды, личность Ивана Грозного вдруг претерпевает кардинальное изменение. Мы напрасно сейчас стали бы искать какое-то научное обоснование перелицовки давно устоявшегося к тому времени образа Ивана IV. Понятно, что жалкий лепет школьных учебников по истории не может считаться обоснованием какой бы то ни было научной концепции. А кроме этого лепета, перекройку и перелицовку образа Грозного можно было наблюдать только в художественном жанре. Но именно этот жанр оказался самым действенным, результативным и эффективным. Такие антиисторические художественные произведения, как роман В.И. Костылева, фильм

С.М. Эйзенштейна, пьеса В.А. Соловьева, перевернули в сознании массы наших соотечественников представление об одном из самых жалких и ничтожных правителей русского государства, преподали его с точностью до наоборот. Нет нужды напоминать читателю о том, что создание нового образа царя Ивана явилось выполнением политического и социального заказа со стороны власти, нуждавшейся в подобном историческом прототипе. Достаточно сказать, что все вышеназванные художественные произведения сыскали своим авторам лауреатство Сталинских премий.

И вот царь, доведший страну до страшной разрухи, а народ — до полного разорения и обнищания, и не только до скитания и бродяжничества, но и до массовой миграции за рубеж, царь, потерпевший тяжелое поражение в войне, в результате чего потерял море, возвращение которого станет большой и насущной проблемой для нескольких будущих поколений россиян, царь, поставивший страну на край катастрофы и вплотную подведший ее к такому страшному явлению нашей истории, как Смута, вдруг четыре столетия спустя предстает перед потомками в совсем ином облике, чем заслуживал и оставался все эти предыдущие столетия. И насколько же живучим оказался этот новый облик!

Неудивительно, что внедрение нового образа Грозного в умы наших соотечественников стало делом нетрудным. И это несмотря на то, что личность первого русского царя, как и вся его деятельность, оставляют мало места для полемики. Но это, конечно, только в том случае, если подходить к изучению этого предмета серьезно. Вот на это последнее обстоятельство и делали ставку заказчики. Они-то знали, что серьезно этим предметом уже давно никто не занимается, а если кто и поймет всю чудовищную нелепость нового представления хорошо известного персонажа русской истории, то голоса все равно не подаст. К тому времени оппонентам государственной идеологии уже давно было отказано в праве на существование. И уж совсем сможет показаться удивительным то, что этот, вновь созданный в угоду определенным политическим силам образ Грозного, оказался настолько живучим, настолько отвечающим воображению нашего соотечественника, что сам соотечественник не может с ним расстаться до сих пор. А главное, не хочет. И это несмотря на то, что прошло уже почти полвека, как официальная историография если и не вернула все на свои места, то, во всяком случае, сделала к тому немало шагов.