Политическая история брюк - Кристин Бар Страница 7

Риск того, что «патриотическая» одежда станет обязательной для всех, таков, что 29 октября 1793 года (8 брюмера II года) в декрете, запрещающем женские клубы, уточнялось, что «ни один человек одного или другого пола не может заставить ни одного гражданина или гражданку одеваться определенным образом» и что «каждый свободен носить ту одежду или наряд своего пола, который ему подходит». Эта вестиментарная свобода была объявлена довольно запоздало, когда и женщины начали пользоваться собственными символами гражданственности: кокардой, колпаком и — почему бы и нет? — брюками… Она отчасти положила конец деспотической политике законов против роскоши, но приняла исключение из правил: каждому полу — свое место и определенную одежду. Таким образом, в рамках нового общественного тела, нового определения нации, мужчины добиваются признания естественного права на вестиментарную свободу. Но у них есть и политическая обязанность демонстрировать революционную символику: к примеру, все еще обязательно ношение кокарды. То есть мужское тело нагружено довольно ярким политическим смыслом. «Секуляризация законности», обозначившая переход от воли Бога или короля к национальному суверенитету, вызывает смену сакральных объектов. И хотя все тела теперь стали гражданскими, мужское тело все же обладает большей гражданственностью. Менее определенные женское и детское тела становятся носителями другой видимости, менее политической: естественности, невинности, добродетели, которую символизирует белый цвет, хорошо представленный в период праздников и в иконографии.

Как примирить принципиальные ограничения, накладываемые законами против роскоши, со стремлением республиканцев создать нового, возрожденного человека?

Само по себе внедрение однотипной одежды — это способ отвергнуть различия, унаследованные от монархии. Увлечение Античностью, которое будет длиться до конца Директории, — это попытка найти в греко-римских республиках это самое равенство, а также строгость, простоту и естественность.

Начинают носить тогу, хламиду, короткую тунику, открытую одежду с распущенными или отсутствующими завязками. Никаких брюк, но заметим, что античная одежда не обтягивает тело и дает полную свободу движениям. Источником этих костюмов служили театральные гардеробы, а актеры были как манекенщики. Это была мнимая Античность, особенно в том, что касалось костюмов: в постановке «Суда над Сократом» (Колло д’Эрбуа, 1790) греческие воины одеты в шаровары на турецкий манер. Для трагедии «Брут» Вольтера, которую ставили в течение всего революционного периода, эскизы для римских костюмов делал Давид, а актер Тальма появляется на сцене без штанов, в тоге. Из этого несложно представить себе вестиментарную «современность» homo novus.

Люди сопротивляются, находясь в плену своих предрассудков. Поэтому так велик интерес к начинаниям, рассчитанным на молодых: в проекте образования, предложенном Луи-Мишелем Лепельтье де Сен-Фаржо, который Робеспьер представил в Конвенте 13 июля 1793 года, предлагалось всех детей одевать одинаково. Кроме того, Народному и республиканскому обществу искусств было предложено «работать в направлении всеобщего возрождения за счет возрождения костюма». Предложения общества — «Размышления о преимуществах изменения французского костюма» — были представлены Конвенту 13 апреля 1794 года. На просьбу Комитета национального спасения «представить собственное видение средств улучшения нынешнего национального костюма и приспособления его к республиканским нравам» ответил и Давид лично, «официальный» художник. Его проект включал в себя обтягивающие брюки, которые следовало носить с туникой, ботинками, круглой шапочкой с султаном, очень широким ремнем, и свободную мантию. 24 мая 1794 года Давид представляет проект в виде гравюр по его рисункам, сделанных Виваном Деноном. Два его произведения будут испытаны на публике, скорее всего, тоже среди художников. Для центурионов Военной школы на Марсовом поле, где проводились педагогические и военные эксперименты, сделали униформу и распределили ее среди пяти сотен детей санкюлотов, учившихся в школе.

Впрочем, предложения внедрить гражданскую униформу и национальные костюмы с брюками не идут дальше стадии подготовки, если не считать тех четырех месяцев, когда воспитанники Марсовой школы носили выданную им одежду. Правительство не делает распоряжения о внедрении новой одежды, поскольку выполнить его было бы нереально с любой точки зрения (хотя бы по причине издержек и сопротивления населения). Вопрос о том, как далеко заходить в деле насильственного возрождения народа, разделяет революционеров на два лагеря: сторонники вмешательства хотят срочно возродить его здесь и сейчас, боясь возврата к прошлому, а либералы верят в потенциал естественного возрождения, заложенный в самом революционном процессе. Как бы то ни было, якобинцы проверяют, как далеко они могут зайти в своем вмешательстве. Эти предложения не пропадают втуне. Гравюры с эскизами Давида широко распространяются: в 1794 году их было напечатано около 50 тысяч.

После свержения Робеспьера обсуждение преимуществ новых костюмов продолжается. В течение лета 1794 года La Décade philosophique ^[10] проявляет настойчивый интерес к униформе, простоте, естественности. Журнал говорит о мужской красоте, демонстрируя на иллюстрациях обнаженную мускулатуру рук. И по-прежнему сохраняется несимметричность интереса к одежде для разных полов: рекомендации мужчинам намного более развиты по сравнению с советами женщинам.