Алла Пугачева. Встречи с Рождественской феей - Глеб Скороходов Страница 7

Только мужчинам своим трудно объяснить, что я нажала на пятый этаж.

Наступает момент, когда понимаешь, что стала единицей вселенной. Тут никто не спасет. Состояние публичного одиночества — нормальное явление. Меня смотрят на концерте, предположим, тысячи или миллионы. От этого легче не станет. Я остаюсь внутри одиноким человеком. Мой мир я могу заполнить или нет, могу в него кого-то впустить, могу не впустить. Даже муж, несмотря на то, что он рядом… Это не означает, что он впущен в мой мир. А кого-то вот так берешь, впускаешь — и все. А потом не вынешь никак! — Она рассмеялась.

— Сейчас вы нажали на кнопку озорства? — спросил я.

— Ой, честно говоря, мой лифт уже сломался и все кнопки, по-моему, перемешались, перепутались.

Просто жизнь — большая сцена. Я уже давно живу, как играю, и играю, как живу. Ничего не понимаю, ничего. Мне иногда кажется, я вообще никогда не играла. А мне все равно никто не верит. Ладно, бог с ними. Какая разница! Не будем копаться в себе и заниматься самоанализом.

Простите, что-то я с вами разболталась. Ни к чему это. Давайте лучше устроим перерыв и перекусим!..

* * *

После перерыва решили поговорить о режиссуре «Рождественских встреч».

— Вы бы лучше спросили об этом кого-нибудь из их участников, а то все я да я, — посоветовала Алла.

Но мне хотелось узнать ее мнение. И я попросил:

— Аллочка, вы можете, как всегда, отвечать и с юмором, и всерьез, но мне вопрос кажется очень важным. «Современниковцы» Марина Неёлова и Галя Петрова однажды рассказали мне, как снимались у одного очень немолодого режиссера, он и имена их запомнить не мог и всех называл деточками. Они его спрашивали: «Можно после этой фразы я встану и уйду?» — «Можно, деточка». — «А я можно, сказав это, ударю ее по щеке?» — «Можно, можно, деточка, если она согласится». — «А мне можно здесь заплакать?» — «Конечно, можно, если вам удастся…» Вот и вся режиссура — все можно. Поэтому мой вопрос: каким вам видится профессиональный режиссер?

Алла слушала мой рассказ с широкой улыбкой, а тут вдруг стала серьезной и не торопилась с ответом:

— Наверное, это умение видеть себя в той роли, что предложена актеру, умение передать ему то, что ты хотел бы сделать сам.

Соглашаться с предложениями? Я чаще не соглашалась. Надо же уметь убедить в своей правоте, да так незаметно, чтобы артист сам понял это, чтобы до него дошло твое требование или, лучше, чтобы он сам дошел до него, посчитал своим собственным. Это в идеале.

Я не знаю, как этого достичь. Думаю, у каждого все происходит по-своему.

Я никогда не сочиняла дома режиссерских сценариев, не рисовала схем с разметками: этот пойдет туда, а эта — сюда. Все рождалось на сцене, на репетиции. Сама удивляюсь, не знаю, как это называется, но когда меня спрашивают, как я готовлю свои песни, не могу объяснить. Так же и режиссуру. Я иду на репетицию и только приблизительно представляю, чего бы я хотела, но совсем не уверена, справятся ли с этим артисты, тем более что они эстрадные, а не театральные.

До сих пор как-то удавалось убедить их, может быть, потому, что мы заражаем друг друга одной идеей. Может, оттого, что я обаятельна, — Алла рассмеялась. — Конечно, важен контакт, но иногда приходится быть и такой жесткой, что отвратительно просто. И очень важна атмосфера, в которой идет работа. Репетиции — огромное напряжение, да и концерты «Рождественских встреч» тоже. Тут нет мелочей. Ну, знаете, актерам хочется иногда расслабиться в антракте или после спектакля. Я ввела сухой закон и даже пыталась проверять, не появились ли в гримерках бутылки. Хотя боялась, что артисты об этом узнают. Понимала, ужас как устаешь, без пятидесяти грамм не разберешься!

Я шучу, конечно, но тут есть определенные правила: если один себе позволяет, почему другие не могут себе позволить то же самое? И мы договорились: звезды мы или нет, но все равны. И надо было видеть начинающих артистов, которые наблюдали, как подчиняются законам «Рождественских встреч», их традициям опытные, маститые певцы — и волей-неволей поступали так же. Заразителен не только дурной пример, хороший — тоже.

Правда, были случаи, к счастью, редкие, когда приходилось кого-то удалять, а с кем-то навсегда прощаться. Я думаю, что…

И тут наш режиссер неожиданно начал задавать свой вопрос. Я остановил его:

— Извините, но Алла Борисовна еще не закончила ответа.

Алла замолчала, обдумывая что-то, потом достала сигарету и закурила. В воздухе повисла тишина. Режиссер вдруг поднялся к демонстративно вышел. Но Алла, оценивая обстановку, с любопытством оглядела наши поскучневшие лица, засмеялась и сказала уж совсем ничем не предусмотренное:

— Вот бывает, ругают меня, критикуют, с неуважением что-то напишут, слова доброго не услышишь, но я все равно буду спать спокойно.

Сама люблю всех хвалить при жизни. Врать, конечно, не стоит, говорить, что человек хороший, когда на самом деле плохой. Но если есть возможность, скажи: «До чего же ты хороший, как же я тебя люблю». Может, оттого, что мне этого в свое время не говорили, я знаю, как это необходимо людям. Но не всем! Некоторые сами себя так захваливают с утра, что их надо с неба на землю опускать.

Вот, Глеб Анатольевич, какой вы хороший, как я вас люблю! — Она засмеялась. — Какой вы замечательный, как приятно с вами общаться!

Снова засмеялась, и всем стало легко, весело, и работа продолжалась…

Я, правда, думал, что эти ее слова уж никак не войдут в программу, но Анатолий Григорьевич при монтаже очередного выпуска вставил их.

— Зачем? — спросил я. — Ведь Пугачева это сказала «к месту», поняла обстановку. Как режиссер, умеющий чувствовать. И только.

— Она сделала это так искренне и с таким юмором, что открывается зрителю с неожиданной стороны, — возразил Малкин. — Пусть все почувствуют атмосферу доброжелательности, что царила на съемке.