Представьте 6 девочек - Лора Томпсон Страница 7

Кстати, «шотландский» в этой фразе — Scotch (а не Scottish), что типично для «В». Спор о «В» и «не-В» — вечное яблоко раздора во всех классовых вопросах. Подобные градации есть и в романе, но «В поисках любви» приглашает читателя позабавиться вместе, и это принципиально: та же вкрадчивая лесть, что и, например, в фильме «Четыре свадьбы и одни похороны», где зритель тешит себя иллюзией, будто видит на экране собственную жизнь (включая празднества в замках). И напротив, эссе «Английская аристократия» обсуждает ситуацию в лоб и дает ясно понять, что шутить позволено только автору. Хотя это разделение не ею придумано (сами обозначения «В» и «не-В» принадлежат лингвисту Алану Россу), однако Нэнси, именно потому, что она принадлежала к этому классу, разожгла костер ненависти. Множество людей приняли к сведению ее строгие правила и в жизни больше не поминали «каминную полку», но при этом она ухитрилась задеть их за живое. («Могло бы найтись занятие поинтереснее, чем слушать по телевизору суждения этой снобки о классовых различиях», — писала недовольная зрительница после появления Нэнси на канале Би-би-си.) И даже поклонники не были очарованы, как в ту пору, когда тетушка Сэди выражала мнение, что Саррей — неподходящее место доя сельского дома. Хорошо еще, что никто не читал письмо Нэнси, написанное в 1957 году после землетрясения в Мексике и успокаивающее Джессику насчет судьбы ее дочери: «Такие люди, как мы, никогда не погибают в землетрясениях, к тому же пострадало всего 29 человек, сплошь не-В». «Подначивание» Нэнси бывало бесчувственным — она смягчала его, обращаясь к читателям, но не считала нужным делать это перед друзьями и тем более перед членами семьи. В наше время подобное замечание вызвало бы, пожалуй, не меньшее возмущение, чем дружба с Гитлером, но если бы Нэнси дожила до того, чтобы услышать такую критику, она бы отразила ее улыбкой, как отражала бурю, вызванную ее рассуждениями о «В» и «не-В». Обвинения в снобизме и душевной пустоте градом сыпались на ее элегантную голову — и она выдержала их не моргнув глазом, как, не дрогнув, перенесла ее сестра Диана поношения, которые большинство людей едва ли смогло бы стерпеть.

Эта уверенность в себе — спокойная и вместе с тем тверже алмаза, — она-то и завораживает, в особенности женщин. Аристократическая самоуверенность в изысканном женском варианте, которой современные женщины, хотя и обрели большую свободу, едва ли сумеют достичь.

Казалось бы, настала пора для полной женской уверенности: мужчины вынуждены ходить вокруг нас на цыпочках, почтительно; современная культура убеждает, что мы можем выбрать себе любой путь в жизни; книги советуют ценить в себе все изъяны, однако стремиться при этом к совершенству… и все это нисколько не ободряет, скорее наоборот. Женщины оказались словно в гермокабине, постоянно должны быть настороже, особенно присматриваться к тому, как живут другие женщины — не лучше ли, чем ты сама. Может быть, нужно печь печенье или создать международную компанию? Внешне походить на лауреатку «Оскара» или, напротив, восстать против тирании заботы о внешности? Сбривать волосы по всему телу или помещать в твиттере фотографии бунтарских подмышек? Стать домашней богиней, сладкой мамочкой, альфа-самкой, префеминистской, феминисткой, постфеминисткой, феминисткой, но из тех, кто не против подтяжки лица?.. Хаос.

Казалось бы, ответ прост: будь собой. Но ведь так трудно понять, кто ты. Вот почему нас околдовывают Митфорды, столь уверенные в любом своем выборе, даже безумном.

Они бестрепетны, избавлены от сомнений. И этого состояния нам сегодня не достичь. Дело не в деньгах — в доме сестер Митфорд хватало вещей, но их приходилось продавать — и не только в принадлежности к привилегированному кругу, привилегии лишь смягчают удары судьбы. Побег Джессики, публичный позор Юнити и Дианы, распад семьи, выкидыши, болезни, утраты — о Митфордах можно было бы снять мыльную оперу с постоянными драмами, и сестры обладали жизненной устойчивостью матриархов этого жанра. Что бы ни случилось, они принимали это с ясным челом. Как говорила Нэнси, всегда найдется, над чем посмеяться. Из этого не следует, как заметила однажды Диана ^‹22›, что они были непременно счастливы, нет, но всегда отыскивали что-то забавное, и в этом заключалась подлинная философия, стремление к легкости, очень даже неплохое руководство для жизни. Бесценная способность подняться над бедами и рассматривать их как нечто преходящее, не придавать им такого уж значения — мало ли на что наткнешься по пути к тихому кладбищу в Свинбруке. Не стоит страдать.

Терапевтичны воспоминания о том, как Диана беспомощно тряслась, не в силах сдержать смех, когда народный певец завывал свои «хей-нонни-но»: «Его пригласили в Холлоуэй развлечь арестантов, но такого развлечения не предполагали». Чудесно читать отзыв Нэнси о французском любовнике, Гастоне Палевски: ему сравнялось пятьдесят, «и он терзается по этому поводу. Я не страдала ни из-за каких ужасных возрастов, которые меня постигли, так что едва ли его пойму». Или вот Нэнси обсуждает на смертном одре с Деборой свое наследство: «Мы животики надорвали, хохоча над завещанием». Дебора, потерявшая в родах третьего ребенка, сообщает, что деревенская повитуха титуловала ее «миледи» «в самые непристойные моменты». А Диана заявляет, что секс, из-за которого столько шума, не сложнее батончика «Марса» ^‹23›. Все, что мы принимаем так близко к сердцу, — страдание, старение, смерть, рождение детей, любовь… Митфорды тоже относились к этому серьезно в глубине души. Но даровали себе свободу, притворяясь, будто все это не столь важно.

При всем своем бесстрашии девочки Митфорд все же соблюдали определенные границы. Они являют нам смесь церемонности и анархии, которую теперь уж не воспроизвести: революционерки с личным парикмахером, ниспровергатели авторитетов, которым в голову бы не пришло налить молоко прежде заварки, трансгрессоры в твиде. И этот неистребимо дамский способ нарушать правила тоже очаровывает женщин.

Разумеется, очаровали они и меня. Помню, как Диана изящно движется по светлой и полной воздуха квартире в Седьмом округе Парижа, высокая и хрупкая, словно длинная прядь серовато-белого дыма, невероятно красивая в свои девяносто лет. Скулы как будто точенные резцом Пановы, щеки чуть приподнимаются в беззвучном митфордианском смехе. И я слышу, как она говорит, легко, мимоходом: «У меня была фантастическая жизнь». Или Дебора — спокойная, сильная — сидит, подняв повыше ноги на приступочке, в просторной и неформальной гостиной в Чэтсуорте, читая мне нотацию: женщина должна обзавестись мужем и детьми, «все как следует», и хотя это наставление полностью противоречит моим планам, я почему-то так и не смогу от него отмахнуться. И Нэнси, замечательная Нэнси, создательница митфордианского мифа, наделенная острым умом, романтичностью, цинизмом, счастливым умением радовать читателя каждым поворотом фразы, — когда я впервые, примерно в тринадцать лет, ее прочла, я едва могла поверить (так придавили меня Элиот и Харди), что подобное удовольствие дозволено, что книга может быть не глыбой, а легче вздоха и тем не менее сообщать вечные истины. Мало кто из женщин может устоять перед Нэнси (ее сестрам это удавалось, но это отдельная история). Силуэт от Диора, французские бульдоги, пружинящая энергия, проницательные «глупства», любовь к парижскому остроумию и изяществу семнадцатого века, ее манера обозначать идеальный вечер как «долгие часы улыбок и любезностей» — все это отвечает женской потребности в элегантности посреди неэлегантного века. Но есть и большее: подлинная сущность, повседневная отвага под маской легкомыслия. И ее романы, как и романы Джейн Остин, можно истолковать неверно, в угоду женским фантазиям. Линда Рэдлет знакомится с неотразимым французским герцогом и поселяется в квартире в Шестнадцатом округе; Лиззи Беннет знакомится с грозно-загадочным владельцем великолепного имения, и обеих любят за их Подлинную Сущность… Разумеется, ради такого истолкования придется закрыть глаза на все, что таится в тени этих повествований. В романе «В поисках любви» настойчиво обозначено присутствие смерти, словно кладбище, видное из окна Астхолла. Как и «Гордость и предубеждение», этот роман не забывает предостеречь читательниц, что любовь и счастливая развязка — дело случая, что жизнь коротка и одно неосторожное движение пускает ее под откос. Но вечно пребудет — не только в этой книге, во всем, что написано Нэнси, — ее ясная утвердительность. Ее интонация — это призвук счастья, здорового юмора. Так я узнала, что легкость вполне сочетается с глубокой серьезностью, и это был ценный урок.