Моя жизнь с Чаплином. Интимные воспоминания - Лита Грей Чаплин Страница 7

В «Малыше», его шестьдесят второй картине, он почти так и поступал, по крайней мере, так казалось. Когда я не была занята в сценах с уличными беспризорниками, или в школе — я считала собственного учителя роскошью, — я стояла сзади, впиваясь взглядом в великого человека. Было очевидно: он точно знает, что собирается делать в каждый момент, — экспериментировать с камерой для определения точности угла съемки или собственноручно поправлять потрепанную курточку Малыша на четырехлетнем Джеке Кугане. Я с удивлением узнала, что хотя он работал над этой историей почти год, прежде чем запустить ее в производство, пока еще не было сценария, а была только смутная идея, как будет развиваться сюжет. Эта гибкость как-то не вязалась с таким четким человеком; при том количестве людей, которым он платил зарплату, мне казалось странным — как и маме, которая постоянно была рядом со мной, — что он работал в такой внешне расслабленной манере.

Содержание «Малыша» было обманчиво простым. Эдна Первиэнс, ведущая актриса Чарли в последние годы, играла незамужнюю мать, которая отказывается от своего ребенка. Ребенка находит Бродяга, берет его к себе и всячески старается создать для него дом.

Конечно, это была только идея, а далеко не содержание, и любой другой серьезный кинорежиссер явно напрашивался бы на неприятности, начиная полномасштабное производство с такой сырой идеей. Но Чарли Чаплин был не такой, как другие, и никто на съемочной площадке не сомневался, что будет создан шедевр.

В течение нескольких дней съемок то одной, то другой сцены он часто терял терпение, но только со взрослыми, и никогда с детьми; например, он явно очень любил Джеки Кугана, и его терпение по отношению к этому ребенку было безграничным, даже когда он проваливал одну пробу за другой. «У нас масса времени, — говорил он, успокаивая растерянного ребенка. — Самые трудные сцены сыграть легче всего. Труднее всего сделать самые легкие. Так что давайте все успокоимся, хорошо?»

В первые несколько дней он, казалось, не замечал меня, хотя и занимался сценой, в которой я появлялась среди других детей. Потом неожиданно, словно увидев меня впервые, он вызвал одного из художников компании и сказал: «Разве она не напоминает девочку с картины „Возраст невинности“?» Художник согласился или сделал вид. «Изобразите ее в этом духе, — распорядился Чарли, — не пожалейте времени и сделайте это хорошо».

Полтора дня я позировала для художника. Того не слишком вдохновило это поручение. Я поняла, что он оправдывает причуды м-ра Чаплина, которые тот вскоре полностью забывал.

Парадоксально, но взрослые должны были называть его м-р Чаплин, а нам, детям он предлагал называть себя Чарли. Сомневаюсь, что кто-то из нас так поступал, мы слишком благоговели перед ним, хотя почти каждый день он выкраивал время, чтобы поиграть с нами. После пары часов напряжения на съемочной площадке, когда он разглагольствовал по поводу реальной или воображаемой неудачи, он мог спокойно собрать детей вместе поиграть в прятки. Он играл азартно, искренне, забывая обо всем на свете. С громким хохотом он бегал на своих превосходных ногах балетного танцора и, казалось; отдавался игре в прятки так же сосредоточенно, как съемкам своих фильмов. Мы обожали его, потому что он был одновременно и одним из нас, и всезнающим отцом.

Сам он не увлекался плаванием, но на территории киностудии был бассейн, и он с наслаждением наблюдал, как мы резвились в воде, и с таким же наслаждением заботился о нас — обо всех, никого не выделяя. «Надень свитер, смотри не простудись», или «Выспись хорошенько сегодня, это не дело — не высыпаться». Я наблюдала за ним с замиранием сердца. Я знала, что у его жены был ребенок и умер, когда ему было всего три дня от роду. И я слышала, что одна из причин, почему его жена развелась с ним, была в том, что после смерти ребенка их брак уже не мог быть прежним: Чарли стал меланхоличным и не разговаривал с женой. Деталей я не знала.

Выделять меня среди других детей и проявлять особый интерес ко мне он стал нескоро. Сначала, помимо того дня, когда он заказал художнику мой портрет, не было никаких признаков, что он воспринимает меня иначе, чем других. Но потом я стала ловить его взгляды на себе, словно он изучал меня, и на его обычно оживленном лице появлялось отсутствующее выражение. Мне было трудно определить это выражение, но оно вызывало у меня странное ощущение.

Время от времени он приезжал поздно, когда накануне долго работал. В один из таких дней мы с мамой пришли на студию как раз перед его появлением. Когда он появился, он увидел меня одну — мама куда-то отошла — и повел меня под руку в направлении своей гримерки.

— Пойдем. Я хочу показать тебе кое-что, — сказал он.

Я пошла с ним, озадаченная и слегка нервничая.

Его гримерка в дальнем конце длинного ряда студийных офисов, растянувшихся на протяжении целого квартала между Сансет-Бульвар и Делонгпре, являла собой на самом деле бунгало: роскошная гостиная с камином, комната наподобие алькова с туалетным столиком с трюмо, гардеробная комната и маленькая ванная комната. Было несколько физических признаков того, что это его квартира: он не был тщеславным человеком, но стены были украшены фотографиями с автографами знаменитостей. Он высвободился из своего пальто, пока я притворялась, что внимательно изучаю подписи Галли-Курчи, Уинстона Черчилля, Энрико Карузо, Бернарда Шоу и Джорджа Карпентера. Я ожила, когда каким-то образом вдруг материализовался его слуга-японец и начал готовить костюм маэстро и грим. Комната была наполнена ароматом какой-то экзотической парфюмерии.

М-р Чаплин показал на стул рядом с туалетным столиком и пригласил меня присесть. С легкой улыбкой он достал мой портрет без рамки, который сделал художник и спросил:

— Ну, как он тебе нравится?

Сходство было чересчур лестное для меня, но в моих глазах была задумчивая печаль, которой я в себе не наблюдала. Слегка покраснев, я ответила:

— Очень красиво, но здесь я в сто раз лучше, чем в жизни.

— Ерунда, ерунда, — возразил он, взяв картину опять и внимательно изучая ее. — Лучше ты здесь или нет не имеет никакого значения. Берт не мог порадовать меня больше Я хотел, чтобы он схватил образ в картине «Возраст невинности» и ему удалось это. Но он сделал больше — он передал особое, нечто неизъяснимое в твоих глазах.

— Неизъяснимое? — переспросила я. Я понятия не имела, что означает это слово.

Утвердительно кивнув, он протянул картину Коно, слуге. «Я наблюдал за тобой, дорогая, когда ты не видела. Меня так и тянет смотреть в твои глаза. Они такие молодые, но все же — как бы это сказать? Возможно, зрелые. Нет, не то. — Он улыбнулся. — Они делают тебя очень таинственной». Он повязал накидку вокруг шеи, чтобы делать грим, и повернулся к зеркалу.

Мне говорили и родные, и другие люди, что у меня прелестные глаза, но никто не называл их таинственными. Мне было страшно до смерти уже оттого, что я нахожусь в одной комнате с этим великим человеком. А то, что он назвал меня таинственной, пугало меня еще больше.

— Твое имя Лиллита… Романские корни, конечно. Это было утверждение, не вопрос.