Алиенора Аквитанская - Режин Перну Страница 7

Пламя с глухим гулом поднималось к небу; время от времени над черным дымом, поглотившим маленький городок, взлетали искры. Войскам, которые вел сам король Людовик VII, удалось подавить сопротивление Витри-ан-Пертуа; по узким улочкам пехотинцы прорвались к самому центру города и, охваченные яростью, которую, впрочем, никто и не пытался сдержать, подожгли его. Перепуганное население целиком набилось в церковь, надеясь найти в этом традиционном в те времена убежище приют и спасение.

Это событие произошло в 1143 г. Со дня свадьбы Людовика и Алиеноры прошло шесть лет. Король, который с самого начала штурма городка следил за продвижением своих людей с высот Фурш, где был разбит его лагерь, и с этого наблюдательного поста видел, как разгорается далекое пламя, уже не был тем робким и неуверенным подростком, которого приветствовала толпа, собравшаяся в соборе в Бордо. Теперь этому молодому человеку нравилось ощущать себя решительным и уверенным. Со своего наблюдательного поста он безмолвно смотрел на пожар, разгоравшийся в ночи у подножия холма. Внезапно пламя вспыхнуло ярче. Несколько огненных языков взметнулись над всеми другими, и до горы Фурш донесся неясный гул; грохот пожара смешался с человеческим воплем: загорелась церковь. Несколько минут прошли в мучительном ожидании, затем треск и грохот услились: здание начало рушиться, и люди, надеявшиеся спастись под священным кровом, оказались погребенными под обломками.

Когда приближенные Людовика, встревоженные его неподвижностью, приблизись к нему, они увидели, что он смертельно бледен, дико смотрит перед собой и стучит зубами; его увели и уложили в палатке. Когда он, наконец, открыл рот, то лишь для того, чтобы попросить оставить его одного. В течение нескольких дней король пролежал без движения, отказываясь от пищи и не отвечая на вопросы. Наверное, оставшись наедине с собой, он безрадостно подводил итог шести последних лет — счастливых лет, проведенных молодым мужем рядом с женой, в которую он был безумно влюблен, — завершившихся таким ужасным образом. Как мог он дойти до того, чтобы совершить подобное злодеяние?

* * *

В самом деле, миролюбивый и набожный принц, чье отрочество протекало в стенах аббатства Сен-Дени, и, возможно, мечтавший стать одним из его монахов, противостоял сейчас всем религиозным властям: его королевство подверглось папскому интердикту, колокола его церквей умолкли, и никакие торжественные обряды больше не совершались. Кроме того, он поссорился с матерью, и советник его отца, Сугерий, больше не появлялся во дворце Сите. Наконец, в довершение всего, его армия, в ходе войны, развязанной по его приказу, только что подожгла церковь, святое место, убежище, в котором погибли все ни в чем не повинные жители города — тысяча триста человек. Но для беспристрастного наблюдателя сомнений быть не могло: у истока любого из его поступков и любого из решений, которые привели к этому клубку частных недоразумений и насилия над обществом, семейных раздоров и феодальных войн, стояла Алиенора; именно она держала в своих прекрасных руках оба конца нити, безнадежно запутанной из-за ее детских прихотей и капризов.

Почти сразу после возвращения Людовика с Алиенорой их отношения с королевой-матерью, Аделаидой Савойской, заметно охладились. Все это было легко предвидеть: вполне естественно, что молодой жене трудно было поладить со стареющей свекровью, которая никогда не имела ни малейшего влияния на мужа и, должно быть, надеялась отыграться на робком и неопытном сыне. Достаточно было того, чтобы между ними встала слишком молодая и слишком красивая девушка, — и разрыв стал неизбежным. Именно это и произошло, причем незамедлительно: королева-мать покинула двор и удалилась на свои земли, где, словно из желания отомстить, вскоре вышла замуж за некоего сеньора де Монморанси, который был не слишком богат и знатен, зато слыл весьма видным мужчиной. Нетрудно представить себе, в чем могла укорять Аделаида свою невестку, южанку, которая, по примеру своего деда, нередко держала себя непочтительно, и чьи дерзкие манеры, вероятно, неприятно поражали окружающих. В прошедшем столетии у Роберта, сына Гуго Капета, уже была жена-южанка, Констанция Прованская, чьи повадки приводили в негодование степенных северных баронов: ее поведение находили непристойным, а речи — дерзкими; те же определения, должно быть, часто срывались с губ Аделаиды при упоминании о невестке.

Но все эти мелкие домашние неурядицы представлялись ничтожными по сравнению с теми бурными событиями, в которые вскоре оказался вовлечен молодой король. Не прошло и года со дня его восшествия на престол, как он уже выступил в поход против Пуатье: горожане пожелали объединиться в коммуну и, по примеру жителей Орлеана, чей мятеж был подавлен незадолго до того, связали себя взаимной клятвой, отвергая власть графа. Пуатье! Владения ее предков, любимый город Гильома Трубадура! По тому, какой жестокой расправе подвергла мятежников Алиенора, как только город был покорен, легко догадаться о том, какой гнев и какое унижение она испытала при этом покушении на ее герцогскую власть. В самом деле, Людовик VII немедленно выступил в поход с небольшим войском, в котором было немного всадников, но зато множество инженеров и осадных машин. Ему довольно легко удалось овладеть городом, не пролив ни капли крови, и он покрыл себя славой не только в глазах приближенных, но, — и это для него было куда более ценным, — в глазах Алиеноры.

Однако, сделавшись хозяином положения, он выдвинул поистине дикие требования: следовало не только распустить коммуну, а горожан освободить от клятвы, которую они друг другу дали, но еще к тому же он пожелал взять в заложники сыновей и дочерей наиболее видных горожан. Можно себе представить, в какое волнение привела жителей города одна только мысль о том, что они должны расстаться со своими детьми. Даже окружению короля подобное требование показалось чрезмерным. Сугерий, следивший за развитием событий из своего монастыря, поспешил к королю. Он вел с ним нескончаемые переговоры; наконец, в один прекрасный день, аббат Сен-Дени, стоя у окна, выходившего в старый квартал Шадей, объявил собравшимся под окном жителям города королевскую милость: Людовик отказывается от намерения брать в заложники городскую молодежь и прощает горожан. Город был охвачен радостью, и королевское великодушие восхваляли тем жарче, чем сильнее было пережитое волнение. Но Алиенора явно затаила досаду на это вмешательство аббата в ее личные дела. В ближайшие месяцы после того Людовик, созывая совет, не приглашал на него Сугерия; аббат все понял и смирился.