Гудериан - Кеннет Максей Страница 7

В целом, германская кавалерия оказалась в затруднительном положении. 2-й кавалерийский корпус, наступавший по Бельгии в качестве флангового охранения 1-й армии, вскоре начал жаловаться на нехватку фуража, а 12 августа встретил серьезное сопротивление противника у Гаэлена. Плотный пулеметный и ружейный огонь слабых бельгийских отрядов косил кавалеристов как траву. Никогда больше германская кавалерия не сможет наступать с такой беспечной самоуверенностью и отвагой, как делала это в начале войны, хотя ее репутация грозной боевой силы продержится несколько дольше. 31 августа, когда 5-я французская армия продолжала удерживать позиции южнее реки Сер, а британские экспедиционные силы отступили, между ними образовалась брешь. Радиограмма из штаба 2-й армии предписывала Рихтгофену устремиться в эту брешь, повернуть на восток и захватить позиции между Суассоном и Воксальоном, перерезав пути отступления 5-й французской армии. Именно благодаря радиосвязи французы узнали о приказе почти одновременно с Рихтгофеном. Радиообмен между немецкими штабами зачастую шел открытым текстом, но даже если был зашифрован, это не помогало, так как французы расшифровали код немцев через сорок восемь часов после начала войны. Таким образом, Гудериан невольно выковал двустороннее оружие, поскольку защите информации, передаваемой по радио, уделялось тогда очень мало внимания.

Началась гонка. Французы предпринимали отчаянные усилия, чтобы перебросить пехоту по железной дороге, а кавалерию своим ходом, в район, которому угрожали немецкие войска, и остановить наступление немцев, прежде чем те достигнут цели. О глубине продвижения противника французы следили по перехваченным радиограммам, посылавшимся передовыми частями в вышестоящие штабы. Паника нарастала, особенно после того, как англичанам не удалось немедленно выделить дивизию, чтобы отвлечь на себя немецкий клин. Немцы наступали быстро, потому что не встречали никакого сопротивления. И все же, чем глубже они втягивались в «разрыв» (что очень ценно для кавалерии, ибо делает возможным наиболее эффективное использование ее мобильности), тем чаще начинали поступать жалобы на быстрый износ подков. В одной из радиограмм (перехваченной, как и следовало ожидать, французами) содержалась просьба прислать в Нуайон – стартовую точку их наступления – четыре грузовика с подковами и, главное, гвозди. Эта привычка войск, поставленных под удар в мобильных операциях, искать предлоги, избавившие бы их от дальнейшей мобилизации всех сил, – психологическая особенность, которую еще вспомнит Гудериан. В действительности весь корпус благополучно достиг района севернее Суассона, оказавшись в глубоком тылу французов, но затем его отвели назад, якобы по той причине, что высшее командование вознамерилось поставить перед ним задачу продолжить наступление на юг и поддерживать контакт с 1-й армией, ушедшей далеко вперед на правом фланге. В действительности же отход удалось осуществить лишь частично из-за угрозы со стороны противника, кавалерии пришлось спешиться и принять бой, но главная причина все же состояла в том, что корпус связи дал своим войскам лишь поверхностную информацию о силах противника в Суассоне.

Рихтгофен, командир, понимающий значение маневренности, обеспечил ситуацию, о которой кавалеристы могут только мечтать, и настолько опередил врага, что тот просто не успел организовать оборону на пути корпуса. Однако, поскольку Рихтгофен не придал должного значения радиосвязи, вышестоящее командование не знало о выгодном положении, которое заняли его войска. Рихтгофену не хватало современного оснащения армии, обеспечивающего выживание на поле боя в XX веке. Полки, не защищенные от огня, просто не могли в полной мере воспользоваться плодами его умелого руководства. Когда Гудериан в 1937 году начал писать свою книгу «Внимание! Танки!», то в своих выводах привел цитату из Рейхсархива о том, что «…нигде ей [кавалерии] не удалось проникнуть глубоко за вражеские линии и получить представление о сути происходящего там». Это суждение было огульным и, как показывает эпизод у Суассона, вероятно, несколько несправедливым, однако оказалось должным образом зафиксировано как прецедент, который мог пригодиться в формировании будущей стратегии, по мере того как кавалерия все более отодвигалась на задний план, растворяясь в тени прошлой войны.

Нерешительность и непостоянство командующих, приведшие к кризису в битве на Марне, были для Мольтке очевидны, но он не мог решить эту проблему из Люксембурга, где сидел в центре сети перегруженных коммуникаций. Радиограммы и телефонные разговоры не могли компенсировать близкий личный контакт вблизи фронта, а этого Мольтке всячески избегал, пока сражение не было окончательно проиграно. Однако личный контакт зачастую имел огромную ценность. 5 сентября 1-й кавалерийский корпус, увлекая за собой 2-ю армию, ринулся в еще один разрыв, образовавшийся между английскими и французскими войсками. Передовые подразделения выдвинулись за Большой Морен, «…продолжая удерживать инициативу и предпринимая для этого все усилия», как говорится в документе Рейхсархива. Гудериан был с ними, однако не знал, что находился в голове соединения, которое полностью прорвалось через англо-французскую оборону. Больше такого не случится, пока через двадцать шесть лет он лично не поведет войска в наступление. Однако опять никто на немецкой стороне не увидел открывшейся возможности, по обычной причине – Рихтгофен оказался изолирован от 2-й армии. Тем временем, его солдаты, натолкнувшись на очень слабое сопротивление, вынуждены были спешиться, и темп наступления резко снизился. На следующий день, когда для отражения угрозы со стороны французов, ударивших во фланг с запада, 1-й армии пришлось перегруппироваться, у Гудериана впервые возникло впечатление, что дела идут не так, как нужно.

До этого он с интересом разглядывал брошенные французские деревни, как признак увядающей французской мощи, любовался зданиями Суассона и прекрасной долиной Марны. И вдруг все изменилось. За ночь кавалерия перестала быть острием атаки и превратилась сначала во фланговое охранение, а затем, при отступлении, в арьергард, заполняя разрыв между 1-й и 2-й армиями, куда вот-вот должны были устремиться английские и французские войска.

Приблизительно 6 сентября Гудериан в письме к Гретель отметил, что опять находится при штабе 5-й кавалерийской дивизии у Серно – что едва ли было удивительно, поскольку в тот момент деревня находилась на ничейной земле.

На следующий день он был у Буа Мартена: «Пали три загнанных лошади. Лошади и люди совершенно выбились из сил, ко всему этому добавляется неприятное чувство отступления». А вот запись от 8 сентября: «Станция на протяжении трех километров находилась под шрапнельным огнем. Очень неприятная ситуация». На следующий день, 9 сентября, когда разрыв между 1-й и 2-й армиями заполняла лишь одна 5-я кавалерийская дивизия, он записал: «Продолжаем двигаться, вначале без каких-либо событий, совсем одни. Днем, когда мы добрались до дивизии, по колонне был открыт шрапнельный огонь. К счастью, и на этот раз обошлось без потерь… Лошади и люди окончательно вымотались». Наконец, 11 сентября, после получения устного приказа совершить переход к Шери через Кон (письменных приказов так и не получили) пали еще две лошади, пришлось реквизировать недостающих животных у местного населения. Однако вызванная этим задержка оказалась роковой. Внезапно появились французы и захватили станцию, в которой находились все личные пожитки Гудериана. В плен попало несколько менее расторопных солдат. Сам Гудериан чудом спасся, бежав лишь в одежде, какая была на нем. Он находился в Бетенвиле, северо-западнее Реймса, и именно здесь он получил наконец письмо, извещающее о благополучных родах Маргарет. В ответном письме от 16 сентября он пишет: «Моя бесконечно любимая, дорогая жена, сегодня я получил от твоего отца первое известие о твоем благополучии, которое я ожидал с таким нетерпением и тревогой… Он рассказал мне, что ты счастливо разрешилась от бремени нашим дорогим сыном. Питая глубокую благодарность к Богу, защитившему тебя в этот трудный час, я приношу тебе, моя дорогая жена, свои самые искренние поздравления, благодарность за твою любовь и доброту ко мне. Мыслями я все время с тобой и нашим сыном. Оставайся здоровой и бодрой, и если Бог дарует мне возвращение с этой ужасной войны, то пусть он осчастливит нас радостной встречей.