Русанов - Владислав Корякин Страница 7

Конечно, следовало бы больше поработать в архивах, особенно Сорбонны, но здесь я оказался в положении героя анекдота, заявлявшего окружающим: «Опять хочу в Париж…» Как известно, на вопрос: «А давно вы там бывали?» он отвечал: «Нет, но я уже хотел…» Для меня эта проблема остается в том же положении и теперь, если не хуже — поскольку французским я так и не овладел. Правда, кое-какие документы оттуда получить удалось — и на том спасибо! В частности, диплом об окончании университетского курса героем этой книги, что имело принципиальное значение — выдающийся полярный исследователь и студент-недоучка в одном лице для многих немыслимое сочетание, даже если жизнь преподносит порой и не такие сюрпризы.

Что касается опубликованной книги «Владимир Александрович Русанов (1875–1913?)», вышедшей в издательстве «Наука» — это прежде всего научное издание, посвященное деятельности одного из самых результативных русских полярных исследователей дореволюционной поры. Личному там места почти не нашлось или постольку поскольку… В той книге автор стремился показать истоки успехов исследователя, его высокой научной производительности, поскольку эти проблемы интересовали меня и тех, кто издавал книгу. Надеюсь, мне удалось докопаться до причин, которые сделали этого исследователя таким, каким он остался в нашей памяти. Хотя я и понимал, что сама личность ученого и его достижения неразделимы, тем не менее на фоне поставленной задачи все личное в этом человеке оказалось оттесненным на второй план. По этой книге можно было защищать диссертацию, но к тому времени я уже «остепенился». Книга исчезла с прилавков довольно быстро, устные отзывы я получил вполне приличные, кое-кто остался недоволен отдельными выводами и оценками (особенно в заключительной части), но в любом деле, а в науке тем более, угодить на все вкусы невозможно — велик риск утратить главное.

Работая над книгой, я убедился в том, что имеющиеся документы освещают биографию героя далеко не полностью — это же отмечали и мои многочисленные предшественники. Во всяком случае, сам В. А. Русанов не позаботился снабдить своих будущих биографов необходимым материалом, но в отличие от многих он не старался в своих работах представить свои поступки и действия в благоприятном для себя свете. Даже в наиболее уязвимом для критики последнем плавании в Карское море (поскольку речь идет о самовольном использовании находящегося в его распоряжении судна, если хотите — угоне) ни в одном из известных документов он не только не ищет оправданий, но и ничего не скрывает. В сложившейся обстановке, скорее всего, он и не мог назвать конечный пункт своего плавания, предоставив оставшимся судить о нем в меру собственного разумения. И не только это… Годы его молодости можно воспроизвести по документам полиции, но гимназический период или учебу в реальном училище описать сложнее. Не могли же его отчислить из гимназии и реального училища без мотивировки — за что? Хулиганство, разбой, просто лень?.. Увы, каких-либо документов, чтобы ясно ответить на этот вопрос, в нашем распоряжении нет.

Еще одно важное обстоятельство для оценки сделанного в Арктике Русановым. При всей грандиозности достигнутого им сам-то он видел в содеянном лишь первый шаг, некую обширную рекогносцировку — не более, после которой собирался приступить к углубленному изучению всего, что связано с Российской Арктикой. Не получилось, потому что погиб, не вернувшись из непонятного разведочного маршрута, как это не раз и не два случалось с другими разведчиками — настоящее проявление скромности, которое не всегда свойственно ученым мужам. Именно скромности от понимания грандиозности открывшихся перед ним проблем.

Следует сказать, что даже известные документы, связанные с Русановым, не были использованы достойным его образом. Всего один пример. Где-то в конце 70-х годов мне позвонили из одного солидного журнала и сказали, что хотели бы получить мое заключение по поводу русановских документов, оказавшихся в распоряжении редакции. Они получили интереснейшие материалы о награждении участников самой успешной его экспедиции 1910 года. На каждого из награждаемых была представлена детальная характеристика с перечнем заслуг, с краткими биографическими данными. Отсутствие в этом перечне некоторых лиц подтвердило мое подозрение о конфликте среди участников, о чем я догадывался по научным публикациям. Бросалось в глаза другое — судя по ряду приведенных цитат, В. М. Пасец-кий был явно знаком с этим документом. Почему же он не упоминает о награждении самого Русанова и его отважных спутников — ведь речь идет ни более ни менее как об официальном признании заслуг исследователя на родине? При ближайшей встрече я задал Василию Михайловичу этот вопрос и получил неожиданный ответ.

— Из-за позиции редакции… Там стали уверять, что читатель не поймет, почему царское правительство награждает революционера.

(От себя замечу, что составители и редакторы издания 1945 года также знали об этом документе из архива в Архангельске, умолчав о самом интересном, чтобы в условиях по-истине «совковой» цензуры сохранить главное.)

— Согласитесь, — заметил я, — во-первых, он награжден за дело. Во-вторых, каких-либо сведений об измене революционным идеалам за Русановым не числится… В конце концов, он сам имел полное право решить — как служить стране: в подполье или на Новой Земле…

— К сожалению, я не смог им этого доказать…

Возникали и другие ситуации. Очередной звонок — есть дама, утверждающая, что вскоре после революции она встречала Жюльетту Жан (француженку, возлюбленную

В. А. Русанова, невесту, гражданскую жену — назовите, как хотите, суть от этого не изменится, но главное в том, что она отправилась за своим избранником на смерть, обретя в нашей памяти бессмертие), участницу той последней, роковой экспедиции. Не очень-то я в него поверил, однако чем черт не шутит…

Источник информации — дама в годах, кандидат наук, пенсионерка, часа два рассказывала о своей учительнице в детском доме первых послереволюционных лет, которая поведала своим ученикам об участии в полярной экспедиции именно Русанова, вынужденной зимовке (естественно, без какой-либо «привязки» этих событий к карте), голоде, нападении аборигенов, пленении и т. д. и т. п. Не припомню деталей ее возвращения в цивилизацию, но затем моя рассказчица сообщила, что указанная учительница как французская подданная по окончании Гражданской войны получила официальное разрешение вернуться на родину и, как говорится, концы в воду… Пойди проверь!

Затем битых пару часов я выуживал детали. Каждое отдельное событие из рассказанного могло иметь место, хотя и не подтверждалось каким-либо другим независимым источником. Хочешь — верь, хочешь — не верь! И вот наконец удача — мнимая Жюльетта Жан поведала своим ученикам, как пленившие ее аборигены охотились на белого медведя с помощью свернутого китового уса, замороженного в шариках из китового жира. Нет такого способа охоты у наших северных народов, явное заимствование у Киплинга или Джека Лондона! Очевидно, такая «Жюльетта Жан» была достаточно образованной и знающей дамой, но (как жаль!) к реальной отважной возлюбленной Русанова не имела никакого отношения… Чем она руководствовалась, рассказывая недавним беспризорникам о своих приключениях за полярным кругом, нам не суждено уже узнать. Еще раз увы!.. Какой сюжет я прикончил, можно сказать, собственноручно, причем совершенно безжалостно — до сих пор не могу забыть…