Ленин и Инесса Арманд. Любовь и революция - Лилия Гусейнова Страница 7

Наши родные ожидали, что вскоре в нашей семье появится ребенок. Но этого к моему великому сожалению не произошло: рождению отпрысков помешала базедова болезнь, которая развилась у Наденьки. Помню, как в апреле 1899 года я прочел письмо, которое она писала из ссылки моей матери: «Что касается моего здоровья, то я совершенно здорова, но относительно прилета пташечки дела обстоят, к сожалению, плохо: никакая пташечка что-то прилететь не собирается…» Помню, с какой горечью она говорила все это мне и всегда очень жалела и переживала, что у нас не было ребятишек.

Я тоже переживал, конечно, но нам помогала постоянная работа, в ней мы оба находили и утешение, и поддержку, и смысл жизни.

Но часто нет-нет да и сорвется какая-нибудь печальная фраза с губ. Вот однажды в эмиграции я не выдержал и горько заметил о каком-то своем товарище: «Он, видите ли, пишет, что через некоторое время, счастливец, его жена ждет ребенка…». Супруга тогда убежала в слезах в свою комнату, а мне сделалось неловко за свое малодушие. Да, я, как и моя жена, Надежда Константиновна, очень сильно хотел иметь ребенка, но тщетно… В своих сочинениях я всегда, поэтому, резко осуждал некую несуществующую «мещанскую парочку, заскорузлую и себялюбивую, которая бормочет испуганно: самим бы, дай бог, продержаться как-нибудь, а детей уж лучше не надобно».

Такие ведь люди и на самом деле встречаются. И не подозревают они, насколько трудно и тяжело это, когда хочешь, но не можешь иметь ребятенка.

Моя Наденька до последнего моего вздоха будет моей главной женщиной. Она – очень умная и талантливая. И пускай не все гладко складывалось, но мы – самые близкие люди друг для друга.

И я никогда не терпел высокомерного отношения к прекрасному полу. Да, многие дамы может и глупы как пробки, но этого можно ожидать и от мужчин. Не всем дан природный ум и видение тех или иных вещей в их истинном свете, и те, кто умнее, должен показать и рассказать другим, какие идеалы есть подлинные. И если женщина умна, она тоже имеет право просвещать. И как не покажется это странно обывателям, в наше время и с женщиной есть о чем поговорить и поспорить.

Как-то в эмиграции на улице я признался одному своему знакомому:

– Люблю путешествовать, особенно вместе с Надей.

– Ну уж, – грубовато засмеялся мой собеседник, – нашли что интересного… Я понимаю вдвоем, это да…

Он хотел еще продолжить, но я тогда покраснел и перебил его:

– Как? С женой-то не интересно?.. А с кем же тогда интересно?.. Эх, вы…

Быстро вскочил на велосипед и уехал прочь, оборвав таким образом этот пустой и неинтересный разговор.

В домашнем хозяйстве я также не стеснялся выполнять некоторые обязанности, которые принято считать чисто женскими: я пришивал пуговицы, чистил одежду и многое другое. Наденька во всем помогала мне, а я ей. Ссылка, знаете ли, к дисциплине приучает быстро. И почему бы и не помочь супруге? Однажды я услышал, что к чаю нет хлеба, и возмутился:

– Ну, уж за хлебом это я пойду! Почему ты, Надя, мне раньше этого не сказала? Должен же я принимать участие в хозяйстве…

А бедняжка Надежда Константиновна так не хотела меня отвлекать от работы, что с ног бы сама валилась, а все сама бы выполнила и по дому и мне помогла.

У меня также сердечные отношения сложились и с матерью Нади – Елизаветой Васильевной. Мне приятно было для обеих этих женщин делать хоть сколько-нибудь полезные вещи. Жена все время вспоминала такой случай: «Раз как-то сидит мать унылая. Была она отчаянной курильщицей, а тут забыла купить папирос, а был праздник, нигде нельзя было достать табаку. Увидал это Володя. «Эка беда, сейчас я достану», – и пошел разыскивать папиросы по кафе, отыскал, принес матери». Пустяк скажите? А ведь из таких вот «пустяков» вся жизнь складывается! Так наши близкие видят нашу заботу о них. В таких, казалось бы, простых и незамысловатых проявлениях.

А с нашей кочевой жизнью, с ссылками да переездами только такой малостью и можно было сердца родных теплом наполнять. По чуть-чуть, по капле пока возможность предоставляется.

Что же касается Арманд, то о нашей близкой дружбе с Инессой ходило множество толков. Но я всегда считал, что эта тема должна быть запретной для общественности.

Конечно, я не мог не обратить внимания на дочь оперного певца, француженку по происхождению, выросшую в России, и просто ослепительно красивую женщину, которая была настоящей бунтаркой в душе. Уж слишком яркой, темпераментной и необычной она была! К моменту нашего знакомства у нее родились уже пятеро детей. И она была вполне состоявшейся особой.

Женщины-революционерки обычно считали «хорошим тоном» избегать украшений, духов, и вообще выражать пренебрежение к своей женственности. Инесса же напротив – ярко выделялась среди них своей красотой и обаянием. Мы тогда шутили, что ее стоит включить в учебники по марксизму как образец единства формы и содержания…

В письме ко мне в 1913 году Инесса кратко описывала историю наших личных отношений, начавшихся в Париже. И вначале это действительно были просто товарищеские и дружеские отношения – «без поцелуев».

«Я тогда совсем не была влюблена в тебя, – писала мне Арманд, – но и тогда я тебя очень любила… Много было хорошего в Париже и в отношениях с Н. К. (Надеждой Константиновной). В одной из наших последних бесед она мне сказала, что я ей стала особенно дорога и близка лишь недавно. А я ее полюбила почти с первого знакомства. По отношению к товарищам в ней есть какая-то особая чарующая мягкость и нежность. В Париже я очень любила приходить к ней, сидеть у нее в комнате. Бывало, сядешь около ее стола – сначала говоришь о делах, а потом засиживаешься, говоришь о самых разнообразных материях. Может быть, иногда и утомляешь ее. Тебя я в то время боялась пуще огня. Только в Longiumeau (Лонжюмо) и затем следующую осень в связи с переводами и пр. я немного попривыкла к тебе…»

Тогда я ничего этого не замечал. И узнал о ее переживаниях и раздумьях только в 1913 году из этого письма. Наши отношения перерастали в нечто большее настолько постепенно, что я и не замечал, как прочно переплетаются судьбы – моя, Инессы и Наденьки. Хотя, когда Инесса была рядом, я каждый раз ощущал сильный энергетический импульс – словно разряд электричества меня прошибал при виде этой женщины.

В Париже мы с Арманд часто бывали вместе в кафе на авеню д’Орлеан. И много часов разговаривали там о наших общих делах, и я не спускал глаз с этой милой француженки.

Жена как-то вспоминала, как мы втроем проводили время в Кракове в 1913 году: «Уютнее, веселее становилось, когда приходила Инесса. Мы с Ильичем и Инессой много ходили гулять. Зиновьев и Каменев прозвали нас «партией прогулистов». Ходили на край города, на луг (луг по-польски – блонь). Инесса даже псевдоним себе с этих пор взяла – Блонина».

Инесса сумела расположить к себе даже Надежду. Но жена видела, что чем больше мы проводим времени друг с другом – тем интимнее отношения между нами. Но моя Наденька была умна и долгое время не закатывала мне ни одного скандала.