Волки белые - Олег Валецкий Страница 7

Однако некоторые наши товарищи стали уезжать до окончания контракта, объяснив, что «они не ожидали того, что увидели здесь», так что группа сократилась наполовину. Мне после выхода из больницы пришлось сразу же идти в очередной рейд, хотя бы для того, чтобы группа стала насчитывать не 13, а 14 человек. Была еще одна попытка наступления сербов, для которой были приглашены бойцы отряда милиции специального назначения, причем по рассказам, им было обещано по сотне-другой немецких марок и добытые трофеи. Но это наступление закончилось ничем. После того как четыре «специальца» (так их называли сербы) были ранены у одного бункера, от наступления отказались, хотя мы предлагали комбригу свою помощь.

Возвращаясь с Ивицы, Горажданская бригада взбунтовалась против своего командира, и мы были свидетелями того, как человек 200 с оружием в руках устроили митинг.

Наше пребывание здесь подходило к концу. Сербская община в Горажде не хотела тратить деньги на нас. 400 немецких марок в месяц по существу нельзя было назвать большой зарплатой даже для тогдашней Югославии. Эти деньги служили лишь для покрытий наших насущных расходов, тем более что билеты на обратную дорогу нам оплачивать никто не собирался. Даже не заплатили положенных по контракту раненым тысячи марок. Саше Кравченко, чье состояние здоровья было особенно тяжелым (он очень плохо видел, так как осколок пробил череп и придавил зрительный центр), заплатили всего 200 марок. В результате последнюю зарплату нам пришлось требовать, угрожая бунтом.

С деньгами все выглядело так жалко, что многие были злы на всех сербов. Конечно, положение в стране тяжелое, но ведь Югославия была страной далеко не бедной… Обычный официант в кафе зарабатывал по 400 марок.

Были, конечно, неприятные инциденты и с нашей стороны. Во второй месяц двое наших казаков пустились в загул в Вышеграде и даже сумели развалить камеру в местной тюрьме. Но какое войско обходится без таких проблем? По крайней мере, они в Вышеграде не насиловали, не грабили, не убивали, а пара дебошей не в счет. На самом же деле все для сербской власти казалось привычным и спокойным, ибо война тут закончилась, и добровольцы ей просто не были больше нужны. Нас же привезли сюда по необходимости, — да Бог с ними, хотя бы простились с людьми по-доброму, но и этого не сумели сделать.

Построить нас и сказать всем «спасибо» власть вполне могла. И дело здесь не в том, что это касалось только русских, — нет. Так власть поступила со всеми, кто приезжал сюда с благими намерениями. Сербы тоже не были обделены таким отношением. Подобную «дребедень» и даже в худшем варианте я уже наблюдал на Кавказе. И многое отношу, скорее, к глупости, чем к злонамеренности, хотя и последнее исключать не следует.

Хотя особого желания воевать за сербов у меня тогда и не было, но мне хотелось увидеть, что же такое Босния и Герцеговина, ибо, что такое Россия, я уже приблизительно знал. К тому же я считал, что и сербам, и русским противостоят общие враги, и мне, по молодости лет, захотелось повоевать и в Сербии. В этом мое желание не остановил и последний инцидент с Вышеградской властью при нашем прощании.

Когда мы начали разъезжаться из Вышеграда, конечно, без званых обедов и вечеров дружбы, я и Юра, пятидесятилетний казак из Саратова, собрались ехать вместе. Правда, был путь через Рогатицу и Зворник, которым отправился сорокалетний Константин Ершков из московского землячества казаков, но мне нужно было заехать в больницу Ужицы, поэтому мне с ним было не по пути.

Мы с Юрой отправились автобусом через пограничный пункт Добрун. Юра ворчал и был страшно недоволен, что с нами поехали «космополиты» Юлик и Тимур, в этот день прилично выпившие. В общем, все было хорошо до Добруна, пока Юлик с Тимуром лишь распевали песни в автобусе. Перед отходом автобуса я попросил водителя взять у меня мой пробитый пулей автоматный рожок, так как знал, что сербская власть запретила русским вывозить какое-либо военное имущество. Только уже потом я узнал, как лихо через границу на Добруне «незамеченными» проходят полные грузовики в обоих направлениях. Но тогда закон из-за такой ерунды нарушать не собирался, тем более форма, которую выдали нам, была обычной формой солдат ЮНА по типу советского обмундирования, т. е. далеко не престижная, и не являлась камуфляжем. Водитель автобуса согласился взять рожок, а стоящий рядом с ним какой-то молодой человек, как оказалось, словенец по национальности, что-то уважительное сказал о моем рожке.

Итак, все было хорошо до начала контрольного осмотра автобуса милицией Республики Сербской на пограничном пункте в Добруне. Вначале нас заставили только выйти из автобуса и достать из багажника свои сумки, в которых милиция бесцеремонно начала производить обыск. У меня с Юрой не нашли ничего, у Тимура же были брюки от нашей формы и ремень. Тимур тоже был недоволен таким обращением. Когда же милиционер начал хватать его за ремень, тот попытался оттолкнуть его, тогда «блюститель порядка» позвал своих коллег, которых на пункте было больше десятка, и Тимура отвели в сторону к укрытию из наполненных землею мешков. Тут в дело вступил Юлик, пытавшийся на ломаном сербском языке требовать, чтобы Тимура отпустили, попутно в раздражении вытаскивая из своей сумки какой-то военный ремень. Тимур со злостью ударил кулаком по одному мешку, который сразу же лопнул, и из него посыпалась земля. К нему подбежали милиционеры, ударили, завернули руки и надели наручники, приковав к железному столбу. Здесь я не выдержал и заорал по-сербски, чтобы они прекратили все это безобразие. На мои слова им было плевать, они просто вчетвером окружили меня и один какой-то маленький чернявый тип, выхватив пистолет, направил его мне в голову. При таком раскладе я перестал сопротивляться, и меня наручниками приковали рядом с Тимуром.

Милиция показала себя во всей красе и уже прикованного Тимура ударила несколько раз. Подобную публику, получившую полную безнаказанность, убеждать в чем-либо было бессмысленно. Но Юлик продолжал заниматься какой-то ерундой, предлагать им свои деньги в стиле «подавитесь, гады». Я смотрел и думал, что это похоже на демонстрацию того, кто здесь хозяин, на глазах у всех пассажиров автобуса, никто из которых, однако, за «братушек» не вступился. Наконец, приехал командир милиции, и началось обычное лицемерное успокоение страстей, хотя еще два милиционера пытались напасть на Юлика и Тимура, словно видели перед собой отъявленных врагов. Фаза болтовни закончилась, нас погрузили в грузовик и вывезли на территорию Сербии. Мы с Юрой были злы на ребят за инцидент, но я помнил, что они хорошо воевали и не трусили, поэтому все остальное можно было им простить.

В Ужице мы разделились, и я позднее встретил на железнодорожном вокзале наших казаков во главе с Лешей. Те рассказали, что когда они узнали о нашем «пленении», то устроили небольшой «дебош» в Вышеграде. Сначала они вошли в здание общины Вышеграда, затеяв внутри его пальбу по стенам и потолку, в чем особенно отличились Серега из Фрязино по кличке «Отто Скорцени» и Макс, член «Памяти» из Тульской области. Затем ребята двинулись на штурм пограничного пункта Добрун, но многие уже достаточно выпили, поэтому половина растерялась по дороге, даже «Харли», тоже член «Памяти» из Тульской области, едва не утонул в какой-то речке, в которой наши бойцы предварительно ухитрились утопить свои автоматы. Все же Лехе и еще двум бойцам удалось остановить милицейскую машину с командиром местной милиции, немного пригрозив ему ножом, далее начались уверения в дружбе между народами, после чего все разошлись.