Три льва - Михаил Голденков Страница 7

Весть про Богуслава потрясла и Кмитича. Рушился их тайный политический союз, где верховодил именно Богуслав, рушились планы по будущему обустройству Княжества, его отделению от Польши при сохранности союза двух народов… Но, в отличие от Михала, Кмитич топил черные думы и хандру активной работой: поездки в Менск и Гродно, строительство в Орше… Правда, до всего руки все равно не доходили: фамильный замок деда Филона Кмита все еще стоял в полном запустении. Разгромленный казаками Золоторенко маентак дедушки Кмита полностью обезлюдел, но до этого места Кмитич пока что не доехал — далеко. Лишь мысли грызли червем в голове — надо, надо, надо… Кмитичу пить с горя было некогда. Он собственноручно таскал бревна, пилил доски, помогал затаскивать приготовленные балки на строящуюся крышу новой кальвинистской церкви, проверял, как идут дела у бернардинцев… Деньги на строительство были — немалую премию выписал из казны Ян Казимир за боевые заслуги, а вот мужских рук явно не хватало — людей казна, увы, не производила. Пришлось Кмитичу выписывать мастеров и строителей из Пруссии и Риги, но и после этого рабочих рук было явно недостаточно. Не хватало всего, даже самого элементарного: лошадей, подвод, железа для кузнецов… Крестьяне и горожане приходили к Кмитичу, чтобы одолжить денег даже на такие простые вещи как дуги, обручи для бочек, вилы, лопаты… Кмитич не отдалживал — платил за все из своего кармана, благо денег Ян Казимир ему выделил, да и Михал неожиданно прислал солидное пожертвование золотыми дукатами. Несвижский князь выписал поистине фантастическую сумму. Тут же поползли слухи, что заметно разбогател Михал Казимир после того, как переплавил некоторые или все золотые статуи апостолов, хранящиеся в тайных казематах его Несвижского замка. «Даже если это и так, то это личное дело Михала. Все равно этих золотых истуканов никто не видел», — думал Кмитич, когда и до него дошли эти слухи. Тем не менее оршанский полковник послал часть дукатов на восстановление резиденции и Радзивиллов — Слуцка, этого мужественного города Богуслава, выдержавшего долгую осаду…

Так и трудился Кмитич за троих, словно по две руки с каждого боку выросло: многое успевал шустрый не по возрасту пан полковник. Впрочем, в свои сорок один год Кмитич смотрелся даже более мужественно, чем в двадцать пять. Он был по-прежнему строен, широкоплеч, в движениях прибавилось уверенности, голос обрел командные нотки — все же полковник! — седина на висках тонула и вязла в длинных светлых волосах, а усы все так же «ржавели» на лице, как и в молодые годы. Разве что две продольные морщины на высоком лбу выдавали истинный возраст князя. И все равно трудно было угадать, сколько лет этому энергичному моложавому пану…

Тем временем весть о добром пане Кмитиче, дающим деньги нуждающимся, разнеслась по всему воеводству. В Оршу потянулись люди даже из далеких весок и хуторов, явно прельщенные такой щедростью и обещаниями вечной оршанской прописки, желая начать свое дело в городе с Магдебургским правом.

Коляды и Новый год Кмитич и его жена Алеся провели с детьми в Орше. Алеся Биллевич в свои тридцать пять стала еще обворожительней, чем до замужества (когда Кмитич впервые увидел и полюбил эту уверенную в себе и решительную молодую паненку), став более женственной. Былая почти мужская дерзость и упрямство Алеси ныне уступили место чисто женской мягкости и терпимости. Если раньше в родных Россиенах ею восхищались за волевой характер и явно не девичий аналитический ум, то сейчас все уже любили ее за подкупающую сердечность и теплоту. И в Орше не могли налюбоваться на «первую красавицу воеводства».

Ян Собесский

— Повезло нашему пану с женой, — завистливо качали головами оршанские паны, — мало таких кабет осталось в Литве в наше время.

— Да мало и таких, как сам пан Кмитич, — отвечали своим мужьям жены…

Но через месяц Алеся, забрав дочку, вернулась в Россиены, а Кмитич ушел с головой в работу, в чем ему помогал и его сын Януш, хлопчик тринадцати лет с материнскими карими глазами и отцовскими светлыми локонами. Хотя работал Януш больше языком, безостановочно что-то расспрашивая.

— Тата, а что такое значит быть Кмитом?

— Кмиты — это мы, наш род, — отвечал отец, деловито лазая по крыше с гвоздями и молотком.

— А что значит наша фамилия?

— Во времена Миндовга кмитами называли рыцарей, воинов, стало быть, как немцы называли их кнехтами. Кнехт и кмит. Похоже?

— Похоже!

— Ну вот!

— Значит, мы рыцари?

— Значит, рыцари!

Кмитич, сидя на крыше и вбивая толстые гвозди в деревянные балки, громко запел старую рыцарскую песню:

Ходзiў лiтвiн ой ды па Грунвальду,

Гойсаў лiтвiн ой ды па Крапiўне,

Ехаў лiтвiн ды над Смаленскам,

Ходзiў лiтвiн ды па Сiнiх Водах

Тры днi, тры начы,

Тры днi, тры начы,

Меч крывавячы,

Шабляй рубячы,

Кляўся лiтвiн у святой Дуброве

На старым мячы,

На старым мячы

Чужынцаў сячы…

Болтовня сына его ничуть не раздражала, как некоторых отцов, но даже забавляла, развлекала и помогала отвлечься и не думать о Богуславе. Но мысли-то лезли. Ибо после ухода в отставку Яна Казимира многие литвины говорили о том, чтобы не выбирать Великого князя вовсе. Такую простую схему предлагал сам Богуслав, особенно в последние пару лет своей жизни. Он считал, что Литва должна развиваться как парламентская республика отдельно от королевской Польши, уверял, что литовский сейм куда как лучше справится с нуждами литовского государства. И Кмитич горячо поддерживал такое предложение… Он вспоминал тот последний вечер в марте 69-го, когда он, Михал и Ян Собесский видели Богуслава в последний раз, то, как Богуслав напутствовал их, давал последние советы, словно зная, что скоро уйдет насовсем…