Убийцы Российской Империи. Тайные пружины революции 1917 - Виталий Оппоков Страница 7

„Протокол

Судебно-медицинский осмотр и вскрытие трупов б<ывшего> Великого князя Сергея Михайловича, князей Иоанна, Константина и Игоря Константиновичей Романовых, б<ывшей> В<еликой> княгини Елизаветы Федоровны, графа Владимира Павловича Палея и монахини Варвары Яковлевой. Осмотр и вскрытие произведено под открытым небом, при пасмурной погоде, при температуре наружного воздуха в 2 градуса выше нуля по термометру Реомюра…“

Не упоминается Ремез и в заключении, составленном членами судебно-медицинской экспертизы. Не исключено, что именно этим документом мог воспользоваться Обручев. Но тогда непонятно, каким образом он „переместил“ Ремеза в Пермь, не только понизив последнего в должности, но и изменив ему имя и отчество. Ведь во всех материалах дела за исключением одного (речь идет об исследованных документах), в том числе и метрической книге об умерших за 1916 год (метрическая книга Свято-Троицкого собора, Алапаевского завода, Верхотурского уезда, Екатеринбургской епархии; часть третья), Ремез числится как Федор Семенович (Феодор Симеонович). Ну а в каком документе по-иному? Процитирую выдержку из него:

„Постановление

1918 года, декабря 28 дня, в городе Алапаевске член Екатеринбургского окружного суда И.А. Сергеев, рассмотрев настоящее дело, нашел:

20/7 мая 1918 года по распоряжению областного Совета Раб. Кр. и Кр. — Арм. Деп. Урала в городе Алапаевске были водворены на жительство следующие члены бывшего императорского Российского дома Романовых: Великий князь Сергей Михайлович, Великая княгиня Елизавета Федоровна, князь Иоанн Константинович с супругой Аленой Петровной, князья Константин и Игорь Константиновичи и сын б<ывшего> Великого князя Павла Александровича от второго (морганатического) [13]брака граф Владимир Павлович Палей… Одновременно с князьями прибыли и поселились с ними: доктор (личность его пока не обнаружена), состоящие при В. кн. Елизавете Федоровне монахини Варвара и Екатерина; камердинер [14]Великого князя Сергея Михайловича Федор Петрович Ремез и два лакея…“

Как видите, Сергеев тоже здесь обозначил Ремеза-управляющего Ремезом-камердинером. Но если допустить, что Обручев пользовался именно этим документом, то он не только обязан был заметить, что извращает имя и отчество Ремеза, делая его вопреки Сергееву Петром Федоровичем (в объемном постановлении, которое заняло в деле листы со 114 по 118 об., Ремез упоминается несколько раз), но и „выдворяет“ из Алапаевска в Пермь.

— Ну, хорошо, — быть может, возразит будущий читатель, — Обручев и другие ему подобные ошибались в цифрах, датах, фамилиях, но какие основания утверждать об извращении фактов, а тем более основной линии следствия?

— Эти основания можно найти в самих материалах следствия.

— Значит, вы хотите сказать, что тот же Соколов преднамеренно переиначил логику своих выводов по делу? Вот вы здесь много цитировали документов. Разрешите и нам это сделать. Вот, к примеру, что писал о Николае Алексеевиче Соколове Гелий Рябов в журнале „Родина“ (№ 7 за 1990 г.): „…23 ноября 1924 года Н.А. Соколов внезапно скончался от разрыва сердца и был похоронен в местечке Сальбри, недалеко от Руана, во Франции. Друзья поставили на его могиле простой деревянный крест и сделали надпись: „Правда Твоя — правда вовеки“. Я думаю, что, если бы они продолжили „…и слово твое — истина“, они сказали бы чистую правду, ибо жизнь Николая Алексеевича была несомненным подвигом во имя раскрытия истины, что же касается обстоятельств расследования гибели Николая II и его семьи, то и особенно“. Что вы на это скажете?

— А то, что Соколов мог иметь любые убеждения — это его право. Но как официальному лицу, ему не следовало участвовать в расследовании этого дела.

— Что вы имеете в виду?

— Вот вы процитировали выдержку из публикации в журнале „Родина“ Гелия Рябова. Но повыше этой выдержки там же есть такая фраза: „Крушение императорской власти, а затем и Временного правительства определило его позицию — убежденного монархиста — на всю оставшуюся жизнь“. Это сказано о Соколове, который был действительно убежденным монархистом, то есть заинтересованной стороной в этом деле. Более того, к его заинтересованности прибавилась не менее острая заинтересованность сделать большевиков и Советскую власть „исчадиями ада“ со стороны Колчака. Тут уже приводилась „Справка“, подписанная Соколовым, в которой извещалось, что следственное действие направлялось на „доказательство факта убийства“. Значит, даже в отсутствие трупов и при наличии всевозможных противоположных или противоречивых сведений следствие сразу же получило узконаправленную программу действий. Если же кто-то не укладывался в ее рамки, он отстранялся от ведения дела или переводился на второстепенные роли.

Первым, если судить по постановлению от 30 июля 1918 года, возглавил рассмотрение этого дела „судебный следователь Екатеринбургского окружного суда по важнейшим делам“ (исполняющий должность судебного следователя) Наметкин. Он оставил описание места предполагаемого сокрытия трупов членов царской семьи, произвел и запротоколировал осмотр дома Ипатьева (подробнейший протокол осмотра составил более десяти — с 12-й по 25-ю — страниц дела), сделал опись некоторых вещественных доказательств, допросил первых свидетелей. В следственных материалах его подпись встречается еще и в сентябре, но уже возглавляет дело Сергеев. Немало потрудился в выяснении обстоятельств дела товарищ прокурора Екатеринбургского окружного суда Магницкий. Приведу несколько строк из его представления прокурору этого же суда, помеченного 30 декабря 1918 года: „Вследствие личного предложения доношу вашему высокородию: в начале августа сего года мне было предложено исполняющим обязанности прокурора товарищем прокурора Кутузовым наблюдать за производством дознания по делу об убийстве государя императора Ник. II… Я с разрешения прокурора взял на себя наблюдение со второй частью дознания — за розыском трупов“.

Много документов в материалах дела подписаны начальником Екатеринбургского уголовного розыска Кирста и его заместителем Плешковым. Но все же львиная доля работы, в чем легко убедиться, ознакомившись со всеми бумагами, составленными им, принадлежит члену Екатеринбургского окружного суда Ивану Александровичу Сергееву. Он работал дотошно и кропотливо. Но именно эта кропотливость, по всей видимости, не нравилась заинтересованным лицам, в первую очередь адмиралу Колчаку, жаждавшим „фактического, убедительного и неотложного“ всеобщего осуждения большевизма. Но именно фактического материала во всем ворохе бумаг и вещественных доказательств, собранных Сергеевым, а также его предшественниками и помощниками, явно не хватало для убедительного и неоспоримого суда над большевиками и Советской властью. Стали поговаривать, что Сергеев умышленно затягивает и запутывает следствие. Имели ли эти слухи и пересуды реальную основу? На мой взгляд, нет: после внимательного ознакомления с „сергеевским архивом“ они не вызывают желания опровергать их. По всей видимости, Сергеев не терпел халтуры и суетливости в такой ответственной работе и старался, не в пример Соколову, быть по возможности объективным, хотя те же материалы свидетельствуют о его трудно скрываемом желании доказать вину в содеянном именно большевиков. Как бы там ни было, но не прошло и полгода с начала следствия по столь серьезному и запутанному делу, как появился следующий документ: