Исход. Возвращение к моим еврейским корням в Берлине - Дебора Фельдман Страница 7

Мне казалось абсолютно логичным, что отца женили на йеке. Его родители так хотели пристроить наконец сына, что были готовы к компромиссам. Мама подходила им идеально: бедная девочка из неблагополучной семьи. Почти все ее родные, за исключением бабушки, дедушки и нескольких тетушек и дядюшек, канули в пучину войны, унося с собой воспоминания обо всем, что могло показаться кому-то неприятным. Когда мама пересекла Атлантику и встретилась с отцом, о ее происхождении немедленно забыли. А сама она просто накинула на себя семейную и общинную идентичность, как накидывают свободное платье: складки ткани легко скроют множество грехов.

Хотя дядя Менахем снабдил меня подробнейшими описаниями жизней троюродных родственников, я с удивлением обнаружила, как мало содержало это письмо информации о его собственных родителях, которые бежали из Германии в 1939 году. У меня были имена родителей его матери и несколько документов, подтверждавших существование этих людей, но о родителях своего отца и моего прадеда дядя почти ничего не знал. В его свидетельстве о рождении в графе «Отец» стоял прочерк. Тогда я решила, что это неважно: бюрократическая ошибка, да еще и ожидаемая при том, что документ выписан в 1897 году.

Представляя свой проект спустя полгода, я демонстрировала великолепное древо, уходящее отдельными корнями вглубь веков на девять поколений, но пространство надо ветвью моих прадеда и прабабки по материнской линии оставалось подозрительно пустым. В тот день я отвлекала и себя, и слушателей новыми фактами о прославленных родичах с папиной стороны, которые удалось раскопать. Спустя много лет все данные, которые мне удалось собрать в четырнадцать, пригодятся, пока я, уже взрослая женщина, буду путешествовать по Европе в поисках новой идентичности – и в каком-то смысле новой истории. Только решив поселиться там, я снова обращусь к той пустоте над маминой ветвью, надеясь обнаружить доказательства, которых хватит немецкой бюрократической машине, упорно не желающей меня принять.

Никогда не забуду, как кипела в жилах кровь в тот день, когда мне позвонил юрист, занимавшийся вопросами иммиграции. Будто я, снова восьмилетняя, снова впервые задавала бабушке самый главный вопрос, а в глубине души, кажется, уже знала, какие открытия приведут меня к ответу на него в будущем.

Но я слишком забегаю вперед. Позвольте мне начать с самого начала.

…

После пяти лет несчастливого брака – не по любви, а по договоренности, с жесткими религиозными ограничениями, о которых я узнала уже после помолвки и которые делали все только хуже, стало ясно: я должна бежать как можно дальше от мира, являвшегося все это время тюремной камерой – то побольше, то поменьше. И обречь собственного ребенка на ту же участь я не могла. Стоило ему родиться, как я начала составлять четкий план побега. Три года – ровно столько у меня было, прежде чем сын стал бы винтиком в механизме религиозной школы. В этом плане было множество практических моментов, но в первую очередь я хотела найти способ вписаться в мир за пределами общины, о котором почти ничего не знала. Именно поэтому только спустя много лет я снова почувствовала необходимость обратиться к документам об истории моего рода, которые мне хватило здравого смысла взять с собой, покидая дом. Позже я пойму: именно в них крылся мой единственный шанс восстановить собственную идентичность. Но в те, первые после побега, дни я отказывалась понимать значимость семейных связей и дальних родственников, пытаясь вместо этого найти себя в Америке, стране настолько незнакомой, что она казалась чужой.

Первым шагом к «ассимиляции» стало поступление в колледж Сары Лоуренс в 2007 году – втайне от всех, в 20 лет, за два года до отъезда. Это была главная часть плана побега. Образование – билет к американской мечте и самоопределению, решила я, незаметно подглядывая за обществом, внутри которого мой собственный мир будто существовал в пузыре, на тонкие стенки которого давят и снаружи, и изнутри, делая их прочнее. Конечно, религиозная школа, куда я ходила в детстве, закономерно не соответствовала государственным стандартам образования, но даже без диплома или табеля с оценками я сумела поступить в престижный колледж – на основании трех эссе, написанных на правильном и весьма формальном английском: я много читала, в основном довоенные книги, которые приходилось, будто контрабанду, складывать под матрасом. Вскоре я уже съезжала на обочины придорожных дорог, чтобы спрятаться на заднем сиденье машины и натянуть джинсы, а еще – скинуть ненавистный парик и причесаться. Все это было необходимо перед выходом в большой мир, где я изо всех сил старалась не выдать себя. Но широко распахнутых глаз, которыми я удивленно смотрела вокруг, было не скрыть, и кто-то из одногруппников дал мне потрепанную книжку Анзии Езерской «Хлебодатели». Читая о молодой еврейской женщине из семьи иммигрантов, которая преодолела бесконечные на первый взгляд трудности, чтобы поступить в колледж почти 100 лет назад, я с облегчением отмечала наши с ней общие черты, но испытывала также и глубокий стыд, понимая: это сходство было очевидно и моим сокурсникам.

Я ныряла в эту книгу, крадя минуты в супермаркетах или на парковках аптек, потому что слишком боялась принести ее домой: сразу стало бы ясно, что я собираюсь сделать. В то время меня еще нельзя было назвать писательницей. Во-первых, раньше я не писала ничего – разве что в детстве вела дневники, от которых теперь пришлось отказаться: они сделали бы меня уязвимой при попытке к бегству. Желание писать стало чем-то вроде ахиллесовой пяты, и я еще не осознала, что в нем скрыто и мое спасение.

Мои редкие и краткие визиты в студенческий городок становились еще увлекательнее из-за своей скоротечности: я чувствовала себя туристкой на новом континенте, пытаясь уместить в каждую секунду как можно больше впечатлений. Я записывала все непримечательные фразы, все случайные телодвижения. В первую очередь я хотела научиться сливаться с толпой.

Таких, как я, раньше никогда не принимали в старые учебные заведения вроде этого, с покатыми крышами и лужайками на холмах, где избалованных детей осторожно готовились вытряхнуть из странно утонченных, замкнутых мирков, в которых они обитали раньше. Я знала, что в колледжах делают американцев, штампуют их там, как на фабриках, с заранее сформированным набором ценностей и убеждений, стилем речи и манерами, присущими тому заведению, куда они решили поступать. Этот опыт позволял занять определенное положение в обществе и закалял каждого человека на будущее, как обжиг – глиняные горшки. Молодые американцы стекались в университеты в поисках себя, но я пришла туда, чтобы найти мир. Позволить себе решать сразу и вопросы самоопределения я пока не могла – тот момент был для меня своеобразным перевалочным пунктом, порогом значительных и пугающих перемен, и я переминалась с ноги на ногу, прежде чем сделать первый маленький шажок к неизвестному.

В структурированном обучении были и плюсы, и минусы, но колледж все равно подарил мне неоценимую привилегию общения с внимательными и понятливыми наставниками. В результате я начала задаваться вопросами собственной идентичности, своего истинного «я». Все началось одним прекрасным весенним днем 2009 года, когда весьма уважаемый профессор литературы вызвала меня к себе в кабинет. Первые бледно-зеленые листочки только начинали появляться на ветвях деревьев, за которыми в студенческом городке тщательно ухаживали. Профессор сняла с полки сборник личных эссе под редакцией Филиппа Ларкина, резко положила книгу передо мной и сказала: «Прочти. Потом напиши свою». Очевидно было, что это не учебное задание и никакой оценки за него не поставят: просто эта женщина, которую никто не заставлял и уж тем более не платил ей за потраченное время, решила предложить мне возможность пережить этот опыт, оказавшийся судьбоносным.