Путевой дневник - Альберт Эйнштейн Страница 7

На обратном пути Эйнштейн вновь посещает Коломбо. На этот раз описания Эйнштейна категорически негативны. Он подчеркивает назойливость местных жителей. Один из рикшей «был совершенно голый, примитивный человек». Он пишет, вернувшись после краткой однодневной поездки обратно в Коломбо: «Рикши-кули набросились на нас»⁷⁸. Как мы видим, здесь европейская культура Эйнштейна символически вновь была атакована. К тому же слова «примитивный» и «кули» указывают на его чувство превосходства.

Эйнштейн о Китае и китайцах

В отличие от ситуации с источниками, которые касаются отношения Эйнштейна к индийцам до путешествия, у нас есть несколько примеров того, как он высказывался тогда о китайцах. Любопытно, что в течение практически одного месяца Эйнштейн отозвался о китайцах два раза: один раз исключительно хорошо, а второй раз довольно негативно. В одном из первых своих комментариев насчет своего интереса к еврейскому вопросу и деятельности сионистов в Палестине он отметил в марте 1919 года: «Меня чрезвычайно радует появление еврейского государства в Палестине. Мне кажется, наше племя действительно более симпатичное (или, по крайней мере, менее жестокое), чем эти ужасные европейцы. Возможно, ситуация только улучшится, если останутся одни китайцы, а они называют всех европейцев одним собирательным словом: бандиты⁷⁹.

Однако в следующем месяце он пишет своему другу Эмилю Зюрхеру в Цюрихе о России, которую грабят «лидеры воровских банд». По мнению Эйнштейна «эти банды в основном состоят из китайцев. Хорошенькие же перспективы и для нас тоже!»⁸⁰. В этом можно увидеть опасение, что китайцы могут затем захватить Европу.

В конце 1919 года следует еще одно заявление о китайцах: «Мой друг [Мишель] Бессо возвращается в Патентное бюро. Бедняга слишком отдаляется от животных – сплошные представления и никакой воли, просто воплощенный идеал Будды. Я это особенно хорошо понял позавчера вечером, когда провел время с несколькими утонченными китайцами. Они не знают, что такое наша одержимость целью и практичностью. Тем хуже для них и для Китайской Стены!»⁸¹ Это интересное, но довольно двусмысленное предложение. С одной стороны, Эйнштейн, кажется, восхищается положительными результатами буддистского отношения к жизни. С другой стороны, не похоже, что он верит в уместность такого отношения на Западе, и, кажется, он подразумевает, что отсутствие целей и практичности в конце концов приведет к упадку этой цивилизации.

Через несколько недель после его первой встречи с жителями Востока в Леванте Эйнштейн приехал в Сингапур, где увидел совершенно другой тип азиата.

Хотя прежде всего он был занят сбором средств для Еврейского университета во время встреч с Манассией Мейером, лидером еврейской общины, во время своего короткого визита в Сингапур Эйнштейн все-таки находит время прокомментировать, как живут местные китайцы. Между двумя приемами, организованными Мейером в его честь, он пишет: «затем мы поехали через Китайский квартал (замечательное столпотворение, но не успели посмотреть, только понюхать)»⁸². В этом опять-таки пример, как органы чувств Эйнштейна подвергаются испытанию во время встречи с местной цивилизацией. На следующий день он записывает свои общие впечатления. Он находит, что «китайцы по своему усердию, бережливости и обилию потомства, возможно, оставят далеко позади все остальные народы. Сингапур почти весь у них в руках. Китайские торговцы пользуются глубоким уважением, куда большим, чем японцы, которые слывут ненадежными»⁸³. Как и в 1919 году, Эйнштейн озабочен демографическими последствиями рождаемости в Китае. И слова «почти весь у них в руках» указывают на то, что он почувствовал угрозу их господства.

Через неделю он приезжает в Гонконг и снова встречается с местными китайскими жителями. Здесь записи варьируют от выражения большой тревоги за китайцев, живущих в бедственном положении, до определенной степени дегуманизации. Сначала он сочувствует «замученным людям, мужчинам и женщинам, которые должны тесать камни и таскать их за пять центов в день». Так «наказывает китайцев за плодовитость жестокий, бездушный механизм их экономики». По мнению Эйнштейна, «они, по своей тупости, даже этого не замечают, но зрелище печальное». Таким образом, несмотря на сочувствие, похожее на то, какое возникает при виде жестокого обращения с животным, он, кажется, отказывает им в полном человеческом статусе. Это становится еще более очевидным в другой записи, когда он посещает материк: «Трудолюбивые, грязные, тупые люди. Очень шаблонные дома, балконы как ячейки улья, все постройки однотипные и лепятся друг к другу. За гаванью одни только закусочные, перед которыми китайцы сидят не на скамейках, когда едят, а на корточках, как делают европейцы, когда им надо в лесу присесть по нужде. Все это происходит очень тихо и спокойно. Даже дети вялы и выглядят тупыми». И затем Эйнштейн формулирует расовую (если не расистскую) проблему того, что видел: «Грустно будет, если эти китайцы вытеснят все остальные расы. Для таких, как мы, даже думать об этом – неописуемая скука»⁸⁴. Кажется ясным, что Эйнштейн до известного предела поверил в распространявшуюся в то время фобию «желтой угрозы». Самое занятное, что этот его вывод похож на тот, который он сделал в апреле 1919 года, то есть тремя годами ранее, и при этом противоречит его высказыванию за месяц до путешествия, когда он как будто желал, чтобы «ужасные европейцы» исчезли, а остались бы только китайцы.

Во время своего пребывания в Гонконге Эйнштейн постоянно замечает красоту природы, которая для него находится в разительном противоречии с унылыми домами китайских жителей. Оказавшись на Пике, самой высокой точке Гонконга, Эйнштейн отмечает «великолепный вид». Он замечает, что на фуникулере существует сегрегация: европейцы едут отдельно от китайцев, но в дневнике никак не комментирует эту дискриминацию.

В дополнительной дневниковой записи Эйнштейн цитирует слова португальских учителей, которые «заявляют, что китайцев невозможно научить мыслить логически и что особенно бездарны они в математике». Он никак не оспаривает это заявление. К этой ксенофобии он тут же добавляет внушительную порцию женоненавистничества: «Я заметил, как мало различаются здесь мужчины и женщины; не понимаю, какие такие роковые чары китайских женщин заставляют их мужчин терять голову до того, что они уже не в состоянии противиться сокрушающему блаженству продолжения рода»⁸⁵.

Следующая встреча Эйнштейна с китайцами случилась в Шанхае несколько дней спустя. Резкие, бесчеловечные комментарии продолжаются: он находит китайские похороны «на наш вкус варварскими», китайский район с его «узкими улочками» «кишит пешеходами», «в воздухе зловоние, разнообразное до бесконечности». Он продолжает: «Даже те, кто работает как лошадь, как будто никогда не страдают от этого сознательно. Особая нация, похожа на стадо […]». Но от всего этого есть спасение: когда от китайского обеда у него случается проблема с желудком, он стремится в «тихую гавань (в буквальном смысле)», к супружеской чете образованных немцев. При посещении деревни он делает еще несколько бесчеловечных комментариев о местных жителях: «Внимательно осмотрели храм. Люди, что живут рядом с ним, кажется, равнодушны к его красоте»⁸⁶. Поскольку Эйнштейн никак не мог знать, что именно думают обитатели деревни, ясно, что это только его мысленное представление.