История французской революции. От первых дней до Директории - Вильгельм Йозеф Блос Страница 7

Материалистическая философия, так сильно возбудившая умы Франции, была английского происхождения. Локк и Юм заложили ее основание. Если Юм дошел до того, что оспаривал бессмертие души, то последовавший за ним Гельвеций утверждал, что только удовлетворение здоровой чувственности может сделать здоровым человечество. Самый сильный и влиятельный из этих новых философов Вольтер направил свои смертельные удары главным образом против церкви и против религии вообще. Раны, которые нанесены им, оказались неизлечимыми. Не было ничего, чего бы он ни облил ядом уничтожающей насмешки; всех французов он сделал скептиками, опровергнув установившиеся авторитеты. Для своих земляков у него не было другого названия, кроме общества «тигров и обезьян», напоминавшего им о том, что надо стать людьми. Со всякими злоупотреблениями он, как мы видели, боролся с большим мужеством и самоотвержением. Знаменитым процессом Каласа он пригвоздил юстицию к позорному столбу. Когда палач сжег его сочинения, он, смеясь, ответил, что сожжение не ответ. И он был прав, потому что ответом на его сочинения была революция.

Материалистическая философия делала все большие успехи; прошло немного времени, и она пришла к отрицанию всех общепринятых государственных и общественных идей, на смену которых явился целый мир новых. Дух нового времени получил наиболее полное выражение в большом сочинении многих авторов, известном под именем Энциклопедии; оно стало так известно, что авторов стали называть энциклопедистами. Душу этой новой школы составили Дидро и Даламбер; они были самыми последовательными представителями материалистической философии, один старался превзойти другого. Доводы Ламеттри против бессмертия души заходили еще дальше, чем философский материализм Дидро, но дальше всех пошел Гольбах, проживавший во Франции немец. В своей «Системе природы» он утверждал, что всё можно объяснить материей и ее движением и дошел до атеизма.

В своих глубоких и остроумных размышлениях о «Духе законов» Монтескье преподнес Франции картину свободного государства; она поневоле должна была сравнить с этой картиной ужасное состояние страны и незаметно для себя исполниться стремлением к свободе.

В это время выступил Жан-Жак Руссо, провозгласивший, что человеческое общество испорчено и объяснивший эту испорченность дурными общественными учреждениями. Он призывал вернуться к естественной простоте и отказаться от крайней извращенности. Новые и смелые идеи и блестящая критика этого философа вызвали возбуждение во всех слоях общества. Ни одна его книга не повлияла в столь сильной степени на ход революции, как его «Общественный договор», в котором он провозгласил принцип народного суверенитета в форме заключенного народом общественного договора. По этому договору, правитель мог только править, законы же издавал народ, и в таком обществе любой человек являлся, таким образом, и подданным, т. е. гражданином, и представителем верховной власти. Некоторые пошли, однако, еще дальше. Морелли и Мабли обрушились на господствующие понятия о собственности, а к ним присоединились Кондорсе и Бриссо, прославившиеся впоследствии как вожди жирондистов. Бриссо же принадлежит вызывающее гиперболическое выражение «собственность – это кража»; обыкновенно автором его считают Прудона, но это неверно.

Энциклопедистов очень часто преследовали судебным порядком, но могущественные представители дворянства очень часто заступались за них. Новые идеи были и для них забавой, и ради удовольствия с ними знакомились даже при дворе. К тому же это было время просвещенного деспотизма. Было немало князей, бравших под свою защиту наиболее радикальных мыслителей. Фридрих II Прусский находился в тесной дружбе в Вольтером и Ламеттри, а в последние годы своей жизни он виделся с Мирабо и Лафайетом; Екатерина II, управлявшая Россией как азиатский деспот, находилась в интимной переписке с выдающимися энциклопедистами. Все, кто хотел казаться умным, играли с новыми идеями как с красивым, но опасным огнем.

Сюда присоединилась еще начавшаяся незадолго до революции борьба североамериканских колоний Англии за независимость. Когда знаменитый Бенджамин Франклин прибыл в Париж, двор и дворянство встретили его с таким же восторгом, как и народ. Франция давно уже соперничала с Англией в Северной Америке; очень много французов из любви к свободе направились в Северную Америку, чтобы стать под знамена популярного вождя революционной армии Вашингтона. В числе их были уже и те, которым суждено было прославиться во время Французской революции, например Лафайет, Журден, Рошамбо, Кюстин и др. Особенно сильное впечатление произвело участие в этой революционной борьбе такого родовитого дворянина, как Лафайет, и, когда он вернулся во Францию, Людовик XVI даровал ему прощение за его, как говорили тогда, простительную шалость.

Таким-то образом, самые разнообразные обстоятельства соединились для того, чтобы подготовить и вызвать к концу восемнадцатого века давно ожидавшийся глубокий переворот. Казалось, сам воздух был насыщен новыми идеями, и все с замиранием сердца ожидали реформ. Все жили ожиданием революции, все сроднились с мыслью о ней. Когда же она пришла, она оказалась совсем не такой, как люди ожидали и представляли себе. Философы и поэты мечтали, что это будет короткий период проявления народной силы и насилия. Потом, надеялись они, сейчас же начнется давно желанная счастливая эра. Государственные люди не представляли себе, правда, этой задачи в столь простом виде, но и они не думали, что живут накануне такой грозы, которая в течение двадцати лет не перестанет поражать Европу громом и молнией. Поэты, конечно, могут думать, что тысячелетнее зло можно в один год вырвать с корнем, мыслящий же ум всегда поймет, что это невозможно.