Служилые элиты Московского государства. Формирование, статус, интеграция. XV–XVI вв. - Михаил Бенцианов Страница 7

В представлениях того времени все князья рассматривались друг другом как «братья», что подтверждалось общностью их происхождения от одних и тех же предков, даже если речь шла о символической составляющей подобных отношений ^[32]. В «Задонщине» приводится обращение Дмитрия Донского к собравшимся князьям: «Братия и князи руские, гнездо есмя были великого князя Владимера Киевскаго». Это обращение не было простой данью поэтическому образу. Разветвленная система «родства» («брат старейший», «брат», «брат молодший», позднее также «братанич») находила подтверждение в текстах заключаемых докончаний. Князья разных линий неоднократно описывались как «братья» и в летописных текстах. В 1365 г., например, для отражения набега Тогая на Рязанскую землю объединились силы нескольких князей: «Князь же великий Олег Рязанскыи с своею братьею с Володимером Проньскым и Титом Козельским собрав силу свою» ^[33]. В этом эпизоде в число «братьи» рязанских князей был включен Тит Козельский, который по своему происхождению находился с ними в весьма отдаленном родстве (через брак своего сына Ивана был его свояком). В последующие десятилетия среди «братии» рязанских князей фигурировали также князья Муромский и Козельский ^[34]. Через терминологию родства в данных случаях, очевидно, описывались уже отношения служебной зависимости.

Память о родстве сохранялась и в последующие столетия (не без участия самих князей). В 1557 г., например, Иван IV, подчеркивая «сомнительное» происхождение шведского короля Густава Вазы, указывал на знатность новгородских наместников «а князь Михайло Кисло и князь Борис Горбатой и то Суздалские князи, от корени великих царей Русских». В посланном в Константинополь к патриарху Иоасафу в том же году синодике содержались упоминания об основных великокняжеских династиях: смоленской, тверской, полоцкой, черниговской, рязанской. Родство княжеских фамилий Рюриковичей и Гедиминовичей – потомков полоцких князей, подчеркивалось также и в Государевом родословце ^[35].

Отношения подданства в княжеской среде утверждались на протяжении нескольких столетий. Процесс этот был далеко не простым. Только в договоре конца 1440-х гг. между Василием Темным и суздальским князем Иваном Васильевичем Горбатым в противоположность проекту докончания 1445 г. между Дмитрием Шемякой и суздальскими князьями старшей ветви Василием и Федором Юрьевичами (Шуйскими) упомянутая система «родства» претерпела решительные метаморфозы. Великий князь выступал здесь уже как «господарь» со всеми вытекающими из этого последствиями. Намеченная тенденция получила отражение в крестоцеловальной записи князя Данилы Холмского, тверского удельного князя на московской службе, 1474 г. Иван III именуется в этом документе «господином» и «осподарем» ^[36].

В 1491 г. князь Василий Васильевич Ромодановский (из рода князей Стародубских), посол в Крыму, использовал в обращении к Ивану III уничижительное словосочетание «холоп твой, государь, Васюк Ромодановский». Позднее холопом называл себя также служилый князь Иван Михайлович Воротынский ^[37]. Не все, однако, было так однозначно. Сын того же Д. Д. Холмского Василий в 1500 г. стал зятем государя всея Руси, будучи уравненным, таким образом, с другими прямыми родственниками великокняжеской семьи – великим князем Литовским и позднее польским королем Александром Казимировичем и царевичем Петром (ХудайКулом).

При определенном стечении обстоятельств и благоприятном отношении Орды каждый князь мог приобрести права самостоятельного правителя, реализовав тем самым свои наследственные права. История князя Федора Ростиславича Можайского из смоленского княжеского дома, получившего выморочное Ярославское княжество в обход законных наследников (князей Ростовских) и впоследствии ставшего основателем новой династии, красноречиво демонстрировала такую возможность. Непрочность и зыбкость подобной позиции с точки зрения великих князей из основных княжеств Северо-Восточной Руси приводила князей-изгоев, оказавшихся по тем или иным причинам на их службе, к постепенному слиянию с местными боярами. В. Б. Кобрин справедливо отметил недопустимость использования словосочетания «боярин князь» в XIV и в начале XV в. В это время представители княжеских фамилий, вливавшихся в боярскую среду, теряли княжеский титул, а вместе с ним и необходимый набор княжеских прав. Они в дальнейшем не могли претендовать на особое отношение к себе и своим потомкам ^[38]. Родословные росписи показывают, что такая практика была достаточно распространенной. Известно, в частности, что княжеский титул «добровольно» сложил с себя Иван Шонур Козельский. Судя по родословным росписям других известных фамилий, его пример не был единичным ^[39].

К концу XIV в. в рядах московского боярства было представлено сразу несколько фамилий, имевших княжеское происхождение. Из смоленского княжеского дома к ним относились Всеволожи-Заболоцкие, измельчавшие потомки фоминских князей: Крюковы, Собакины-Травины, Вепревы, Ржевские, Толбузины, Полевы и Еропкины, Порховские, а также, возможно, Нетшичи ^[40]. От муромских князей выводили свое происхождение Овцыны и Лыковы, от козельских – Сатины, а от галицких – Березины, Осинины и Ивины. Княжеский титул потеряли даже Волынские, связанные брачными узами с семьей московских великих князей ^[41].