Ленин в поезде - Кэтрин Мерридейл Страница 7

Чем дальше на север, тем более уместной была шуба. Из Стокгольма путь Хора вел в удаленный регион Норланд – заснеженную глушь, страну охотников-саамов, лосей, песцов и медведей. Писатель Артур Рэнсом, в свое время проделавший тот же путь, заметил, что “все вокруг обещало быть крайне интересным, но очень холодным”⁹. Хор, однако же, был как-никак членом парламента от округа Челси и поэтому на всем протяжении пути ехал первым классом.

Дорога была спокойной и однообразной, – напишет он потом. – На некоторых участках поезд полз никак не быстрее пяти миль в час, а остановки на определенных станциях всегда были достаточно длительными, чтобы получить превосходную горячую еду¹⁰.

Одной из этих станций, почти в 960 километрах к северу от Стокгольма, был порт Лулео на Ботническом заливе, причалы которого использовались для экспорта железа, добытого в рудниках Кируны и Елливаре. Хор знал, что прошлой осенью на рейде этого порта капитан Кроми, командир британской подводной лодки, приказал затопить большое число шведских судов, которые в нарушение блокады собирались доставить в Германию тысячи тонн железной руды¹¹.

Для британского офицера места эти были небезопасны, а Хор держал курс на самый дикий из здешних городков. В довоенных расписаниях даже не было дороги, по которой он ехал: ее построили только летом 1915 года. Артур Рэнсом, пробиравшийся в Россию в то время, когда рельсы еще заканчивались в Карунги, вспоминал, что последние мили по территории Швеции он проделал

лежа плашмя в санях при свете короткого зимнего дня и согреваемый теплом тела возницы-лапландца, который оказал мне любезность, усевшись мне прямо на живот, пока мы мчались по снежной колее вниз с берега и дальше по речному льду к шведско-финской границе у Торнио¹².

Пятнадцать месяцев спустя Сэмюел Хор наслаждался относительным комфортом, пока его поезд продвигался вперед между валами почерневшего от копоти снега и деревьев, скелеты которых были едва видны за клубами пара. Под конец пути на каждой станции высились огромные штабеля деревянных ящиков, затем появились оленьи упряжки и седовласые мужчины в городской одежде. Хор прибыл в Хапаранду, важнейший пограничный пункт на дороге из Европы в Россию и дальше в Шанхай.

Хор не стал задерживаться для осмотра достопримечательностей. Он мог бы исследовать покрытые льдом болота, где, на временно устроенных площадках и складах, словно второй город, громоздились ящики с грузами из США, Великобритании, Дании, Франции и самой Швеции. Мог бы зайти в бар, в котором проводили время рыбаки и погонщики оленей, и разом услыхать новости трех континентов. Через несколько месяцев здесь – в противоположном направлении – будет проезжать командированный в Лондон русский политик Павел Милюков и своей камерой “Кодак” сделает в Хапаранде снимки полуночного солнца¹³. Революционер Александр Шляпников, который так часто пересекал эту границу, что знал каждую лазейку, восхищался здесь зрелищем полярного сияния. Но Хора как истого англичанина больше всего поразила погода.

Утром моего прибытия в Хапаранду всё сверкало белизной в ярких лучах солнца, – вспоминал он. – На снегу не было ни пятнышка, так что на его сияющем фоне шапки из белой овчины на головах солдат шведского гарнизона казались желтыми¹⁴.

По сравнению с Хапарандой русская пограничная застава в Торнио выглядела почти безжизненной. Почти всем приезжим приходилось проводить много времени в избах, служивших царской пограничной охране пунктами досмотра. Хор ехал в Россию по государственной надобности и мог бы прибегнуть к помощи местного агента британской разведки, который здесь почти наверняка имелся, но новый шпион из ведомства “К” не хотел привлекать излишнего внимания. Артур Рэнсом после нескольких досадных проволочек на границе придумал отличный способ: он предъявлял пограничной страже официальное письмо на гербовой бумаге. Хотя на самом деле это было всего лишь требование Лондонской библиотеки вернуть просроченные книги, подпись директора библиотеки д-ра Чарльза Теодора Хагберга Райта была столь витиеватой, что при ее виде даже самый суровый русский бюрократ становился елейно раболепным¹⁵.

Однако большинство путешественников, не столь изобретательных, как Рэнсом, с ужасом вспоминали ожидание в Торнио. Хору пришлось ждать так долго, что группа русских солдат решила сплясать на потеху публике, чтобы собрать немного денег с проезжающих. Прошло, казалось, полжизни, но вот нужные штемпели наконец проставлены, багаж кое-как заново упакован, и Хор смог наконец сесть в финский поезд, направляющийся на юг¹⁶.

Дорога вновь была по большей части одноколейной. Поезд продвигался медленно, выпуская клубы черного дыма: с начала войны паровозы на этой линии работали на дровах вместо угля. Стоило приоткрыть окно в вагоне, как в него врывались тучи пепла. Облака серого дыма и пара заволакивали виды знаменитых финских озер. Долгота дня стремительно увеличивалась, но все же, когда поезд Хора прибыл на пограничную станцию Белоостров, было еще совершенно темно. На границе, отделявшей Финляндию от остальной России, Хор должен был вновь выдержать многократную проверку документов и выслушать непонятные приказы на чужом языке. Помятый и потерянный, в полночь он наконец прибыл к северным воротам Петрограда – на Финляндский вокзал. Перрон и зал прибытия были едва освещены и пустынны¹⁷. Хор уже был готов впасть в панику, когда наконец увидел знакомую британскую униформу – это был его служебный шофер. Багаж Хора был аккуратно погружен, и, устроившись на подушках сиденья, он, наконец вновь почувствовал себя спокойно и уверенно после краткого столкновения с миром варваров.

Они пронеслись через рабочие кварталы за вокзалом, пересекли широкую, наполовину еще покрытую льдом реку и направились в район аристократических дворцов, где Хора ждал номер в гостинице. Каждый дипломат знал, что следует избегать улиц, на которых живут и работают простые люди.

Этот урок Хору предстояло выучить в ближайшие дни – как и правила дворцового этикета; пришлось решать и проблему надежной домашней прислуги. Теперь он был в Петрограде и готовился приступить к работе в британской разведывательной службе – “ведомстве новом, секретном и обладающем не вполне определенным статусом”.

 В 1916 году население Петрограда, выросшее с начала войны на несколько десятков тысяч человек благодаря сезонным рабочим и беженцам, превысило два миллиона¹. Сама топография города, построенного в устье Невы, способствовала расселению жителей в соответствии с их социальным положением. Бедные жили в основном у гавани, в фабричных районах, выросших вокруг новых металлообрабатывающих и оборонных предприятий. Улицы за Финляндским вокзалом вели в тесные дворы Выборгской стороны, на которой расположились заводы Нобеля и Лесснера, в настоящее время производившие в основном оружие и взрывчатые вещества, старая Сампсониевская ткацкая фабрика, телефонный завод Эриксона и несколько больших сталелитейных предприятий.

К юго-востоку лежала Охта с ее пороховыми фабриками и снарядными заводами, а к юго-западу громоздился мощный Путиловский завод, выпускавший самую разную продукцию – от рельсов и паровозов до артиллерийского вооружения. Тяжелая промышленность в последние годы перед войной была золотой жилой для спекулянтов, однако инвестиции в жилье для десятков тысяч промышленных рабочих и работниц казались гораздо менее привлекательными¹⁹. Тем не менее, невзирая на все трудности, люди из деревни по-прежнему устремлялись в город в поисках работы.