Сталинский проконсул Лазарь Каганович на Украине. Апогей советской украинизации (1925–1928) - Елена Борисёнок Страница 7

В. А. Стремецкая отмечает, что в результате украинизации в южных регионах УССР увеличилось количество украинцев и лиц, владеющих украинским языком, в составе советского аппарата, среди членов и руководства профсоюзной и партийной организаций. Наиболее успешно украинизация проводилась в сфере просвещения, особенно в сельской местности. Однако, по словам исследователя, процессу украинизации препятствовала «русификация городских поселений», сопротивление значительной части «великодержавно настроенных служащих», работников культурных и просветительских учреждений, части русского или русифицированного пролетариата, а также ошибки местных органов власти, форсирование темпов украинизации, невнимание центральных органов к проблемам южных областей ^[78]. Вообще тезис о нежелании местных органов власти, прежде всего руководителей, осуществлять провозглашенный курс в национальной политике, о живучести великодержавной традиции прочно вошел в украинскую историографию ^[79].

При этом подчеркивается, что «по национальному составу пролетариат в республике был преимущественно русским или русскоязычным, тогда как крестьянство — украинским», и такая ситуация приводила к тому, что русское и русифицированное мещанство и рабочий класс оказывали отпор курсу на украинизацию, более того, «подавляющее большинство промышленных рабочих враждебно восприняли политику украинизации» ^[80]. З. В. Нечипоренко, анализируя перспективы изучения регионального аспекта коренизации в украинской историографии, приводит в пример высказывание И. Соболь об украинофобах из числа местных русских и русифицированных украинцев, которые, по ее мнению, служили своеобразной «пятой колонной» в борьбе большевистского руководства против украинизации. Нечипоренко считает справедливым утверждение, что украинизация «развеяла в известной мере мифологему о Юге Украины как Новороссийском крае и тем самым послужила причиной национальной самоидентификации украинского населения в пределах этнической территории, которую раньше они не осознавали». Нечипоренко согласна и с тем, что «украинизация едва ли не впервые заставила русских, которые доминировали в регионе, считаться с языковыми и культурными запросами коренной нации» ^[81].

Еще одно направление связано с изучением украинизации в ракурсе взаимоотношений КП(б)У с национально ориентированной интеллигенцией. В конечном итоге, считают украинские специалисты, «концепция украинизации нарождалась в жестокой политической борьбе» между «активными национал-коммунистическими силами», «великорусско ориентированной частью КП(б)У» и «украинской общественностью» (научной, просветительской и литературной интеллигенцией) ^[82]. Однако Н. Ю. Выговский, изучивший номенклатуру системы просвещения в УССР в 1920–1930-е гг., сделал вывод о том, что «между УКП(б) и КП(б)У не существовало чересчур принципиальных тактико-стратегических различий касательно строительства социализма, а намерения боротьбистов быстро развеялись, когда их лидеры заняли руководящие посты, однако национально-политические приоритеты у них оставались теми же самыми». Поэтому «тезис о том, что боротьбисты, перекрасившись в цвета КП(б)У, жаждали своего рода реванша, не выдерживает серьезной критики» ^[83].

Особое внимание в истории советской украинизации уделяется периоду 1930-х годов. Так, Г. Г. Ефименко не отрицает, что «к началу второго коммунистического штурма (1929–1932 гг.) компартийное руководство подходило с весомыми успехами политики коренизации» ^[84]. Историк подчеркивает, что основной задачей правящей власти было «не допустить единения национального и социального сопротивления» ^[85]. «Компартийная номенклатура в основной своей массе продолжала считать усиленное внимание к национальному вопросу уступкой, отказаться от которой при более благоприятных обстоятельствах следовало бы сразу, едва ли не в течение суток (как это было сделано с украинизацией в РСФСР в декабре 1932 г.), поскольку она (эта уступка) по сути своей антагонистична коммунизму» ^[86], — считает Ефименко. По его мнению, «практика хлебозаготовок и коллективизации 1929–1932 гг. продемонстрировала, что, несмотря на украинизацию, в украинском обществе усилились центробежные настроения, которые проявились, прежде всего, в идее восстановления Украинской Народной Республики (УНР)» ^[87].

С. В. Кульчицкий, анализируя изменения в политике сталинского руководства в начале 1930-х гг., пришел к выводу, что «кризис, вызванный социально-экономической политикой (а „наступление социализма по всему фронту“ как раз и было такой политикой), в многонациональной стране должен приобретать национальную окраску». По его мнению, «реакция украинских крестьян на „наступление социализма“ в 1930–1932 гг. была особенно острой, и Сталин не мог этого не учитывать, так как стоял во главе страны, построенной на основе политизации этничности» ^[88]. Кульчицкий признает, что «в 20-х гг., когда Сталин боролся за власть, в том числе с людьми, которые родились на Украине (Л. Троцким и Г. Зиновьевым), в Кремле не было лучшего друга для украинской партийной элиты, чем Сталин» ^[89]. «Он активно способствовал через своего подручного Кагановича, которого сделал генсеком ЦК КП(б)У, радикальной украинизации русифицированной Украины и позволил украинизацию прилегающих к УССР территорий Российской Федерации с преобладающим украинским населением, в том числе Кубани, — считает украинский исследователь. — За все эти „подарки“ одна из крупнейших в партии организаций — КП(б)У всегда поддерживала только Сталина в противостоянии кремлевских политических олигархов в 1923–1928 гг.». Но после укрепления своей власти Сталин «не без основания считал Украину опасной для Кремля республикой» с точки зрения проявления тенденций к самостоятельности и отделению ^[90].