Головнин. Дважды плененный - Иван Фирсов Страница 69

Головнин перевел взгляд на горы, окружающие бухту, облака над ними, подставил лицо ветру, потом долго смотрел на далекий, заветный выход из залива.

Неслышно подошел сзади штурман Хлебников.

— Прикидываете, Василий Михалыч, ветерок? Я тоже примериваюсь, нынче осень начинается.

— Верно угадал, Андрей Степаныч. Нам без нужного ветра хода нет. Только ветерок важен для шлюпа не здесь, в бухте, а в океане.

Головнин провел ладонью по небритой щеке, с ним это редко случалось. Вчера допоздна просматривал карты, а к утреннему чаю, как всегда, успел вовремя.

— Завтра с утра, Андрей Степаныч, ежели ветер не стихнет, я на шлюпке пойду к выходу в океан. Мне компас приготовь малый для шлюпки. После моего отхода каждые полчаса замеряй силу и направление ветра, записывай в журнал. Уразумел?

Хлебников понимающе кивнул головой, повеселел, распрямился:

— Все понятно, господин капитан…

Утром ветер усилился, развело волну, но Головнин с четырьмя матросами, тяжело выгребая в разрез волны, лавируя между стоявшими кораблями, направились к выходу из бухты. Вернулись они поздно, в сумерках, когда солнце зашло, спряталось за Столовой горой. Все промокли, видимо, волны не раз накрывали шлюпку, окатывая гребцов с ног до головы.

— Выдать всем по добавочной чарке, — распорядился Головнин и, не переодеваясь, прошел в каюту штурмана. Выложил на стол записную книжку, сличил с наблюдениями Хлебникова, облегченно вздохнул.

— Слава Богу, Андрей Степаныч, мои виды подтвердились. С гор вестовый ветер шквалами, такой же и в океане. Стало быть, нам попутный. Но сие проверим еще разок для верности…

В середине апреля Головнин и Рикорд обошли «Диану», осмотрели все закоулки.

— Теперь осталось письма отписать, заложить в хронометр Роулею и ждать ветра, — подвел итог командир.

Вечером он составил векселя, подробно изложил свои доводы и причины ухода. Утром «… все оные я запечатал в один конверт с письмом к командору Роулею и положил в ящик его хронометра, хранившегося в нашей обсерватории, и так как ключи от хронометров всегда были у меня, то мы и не имели причины опасаться, чтобы письма открылись прежде нашего ухода. Командор Роулей, человек весьма добрый и строгой честности, притом ко мне был весьма ласков и ко всем нам лучше расположен, нежели другие англичане, почему я мог быть совершенно уверен, что от него все мои письма будут непременно доставлены по надписям». Осталось ждать у моря погоды и благоприятной обстановки на рейде. Но эти два события часто исключали друг друга. Временами начинался западный ветер, а в бухте вдруг одевались парусами фрегаты, готовясь к выходу. Когда англичане успокаивались, стихал ветер. Иногда ветер поднимался утром, а к вечеру, когда можно было готовиться к выходу, он вдруг затихал.

А тут свалилась беда. Внезапно занедужил шхиперский помощник, унтер-офицер Егор Ильин. То ли от перенапряжения в предпоходные недели, то ли от скудного питания схватило у него острой болью живот. Лекарь Бранд не отходил от него, но через неделю, один на один, сообщил Головнину:

— Егора дело безнадежное, видимо, внутри нарыв, ежели прорвется, не жилец он…

Похоронили Ильина на городском кладбище: «Потеря сия была для нас чувствительна, а особливо для меня: он был отменно добрый, усердный, расторопный человек, должность по своему званию во всех частях знал очень хорошо и был содержателем всех припасов по шхиперской Должности. Мы хотели могилу его почтить пристойным памятником и уже приготовили его, но не удалось поставить, а потому согласились оставить оный в церкви в Петропавловской гавани, с надписью, по какому случаю памятник поставлен в Камчатке для тела, погребенного на мысе Доброй Надежды».

Вечером, через неделю после кончины Ильина, потянуло с запада. Головнин каждое утро и вечером выходил на шканцы, посматривал на далекие горы, окутанные облаками, окидывал цепким взглядом стоявшие вокруг ощетинившиеся жерлами орудий линкоры и фрегаты. «Слава Богу, паруса у всех подобраны, а на „Резонабле“ и отвязаны, а ветерок набирает силу».

К борту подошла шлюпка, английский офицер передал приглашение командора Роулея:

— Завтра начальник колонии устраивает обед по случаю дня рождения короля Английского. Командор просит вас и ваших офицеров принять участие.

— Передайте, что непременно будем, — чертыхнувшись про себя, поблагодарил Головнин и, вдруг повеселев, пошел в каюту к Рикорду.

— Значит так, завтра бери мичманов и отправляйся на обед. Про меня извинишься, скажешь, захворал. Вам засветло быть на шлюпе. Нам этот пикник на руку…

Утром, едва рассвело, Головнин вышел на палубу. Со стороны Столовой горы шквалами гнало чередой темные тучи, пробрызгивал дождь. «То, что потребно», — подумал он.

Как только шлюпка с офицерами отвалила от борта, командир собрал весь экипаж в жилой палубе.

Полсотни глаз устремились на своего вожака. За минувший год никто из команды ни разу не роптал, каждый старался помочь друг другу, подбодрить словом, подставить плечо товарищу в трудную минуту, поделиться неприхотливой снедью.

— Братцы, — начал Головнин, заложив руки за спину, медленно расхаживая от борта к борту, — нынче в ночь «Диана» в путь, предписанный нам государем императором, отправляется. Вкруг нас недруги, потому должны мы делать дело сторожко. Сейчас в день, на верхнюю палубу никому кроме вахтенного носа не высовывать. Трубочки курить по очереди. Парусникам разнести паруса, уложить внизу подле люков в готовности. Мачтовым матросам изготовить реи и стеньги. Как стемнеет, враз без сутолоки и шума поставим стакселя, обрубим якорные канаты и с Божьей помощью пойдем на выход.

Командир остановился посредине палубы, широко расставил ноги, обвел взглядом притихших матросов.

— Как с рейда вытянемся, самая от нас, братцы, сноровка потребуется. Стеньги выстреливать, реи подымать, все паруса, нашу надежду, распускать. А там, Бог даст, в океан лихо пойдем.

Везение и удача, если можно сказать, ладны лишь к умельству в придачу. «Диане» повезло изначально, потому что весь экипаж, от командира до последнего матроса второй статьи, самозабвенно, до пота и крови в ладонях, действовал слаженно, искусно, на одном дыхании…

Едва над бушпритом затрепетали белоснежные стаксели, на соседнем судне тревожно засвистели дудки, на палубе замелькали фигуры людей. Кто-то схватил рупор, кричал что-то с кормы на флагманский корабль. Но ветер относил слова, и, видимо, там не сразу разобрались в чем дело. По крайней мере, пока «Диана» ловко лавировала, пробираясь среди стоявших на рейде судов, никаких признаков явной погони зорко следивший за обстановкой командир не усмотрел, а подвиг команды он запечатлел красочно. «На шлюпе во все время была сохраняемая глубокая тишина; коль скоро мы миновали все суда, тогда, спустись в проход, в ту же минуту начали поднимать брамстеньги и привязывать паруса; офицеры, гардемарины, унтер-офицеры и рядовые — все работали до одного на марсах и реях. В два часа они успели, невзирая на крепкий ветер, дождь и на темноту ночи привязать фок-, гротмарсели и поставить их; выстрелить брам-стеньги на места, поднять брам-реи и брамсели поставить; поднять на свое место лисель-спирты, продеть все лисельные снасти и изготовить лисели так, что если бы ветер позволил, то мы могли бы вдруг поставить все паруса. В 10 часов вечера мы были в открытом океане. Таким образом кончилось наше задержание, или лучше сказать, наш арест на мысе Доброй Надежды, продолжавшийся один год и 25 дней».