Всемирная история без цензуры. В циничных фактах и щекотливых мифах - Мария Баганова Страница 69

«Когда председатель стал вновь настаивать на том, что она убила Марата по наущению лиц, которых она не хочет указать, Ш. Корде ответила: — Это значит плохо понимать человеческое сердце. Гораздо легче выполнить подобный план в силу собственной ненависти, чем ненависти других лиц».

Государственный обвинитель Фукье-Тенвиль:

«…При этих последних словах, — говорит он, — когда я поднялся для произнесения речи, в зале заседания сначала встал какой-то глухой и неясный гул, как бы от изумления; а затем, если только так можно выразиться, воцарилось как бы молчание смерти, ледяным холодом проникшее мне в душу.

Пока говорил речь обвинитель, присяжные заседатели советовали мне воздержаться от речи, а председатель советовал доказывать, что подсудимая — сумасшедшая. Все они желали, чтобы я унизил ее.

Что касается Шарлотты Корде, то выражение ее лица оставалось неизменным. Она только глядела на меня так, словно хотела сказать, что не желает быть оправданной. К тому же, после всех прений, я не мог в этом сомневаться, да и оправдание было невозможно, так как независимо от ее сознания имелись налицо очевидные доказательства предумышленного убийства. Однако, твердо решившись выполнить свой долг, я не хотел сказать ничего, в чем могли бы меня упрекнуть моя совесть и подсудимая: и неожиданно мне пришла мысль ограничиться одним замечанием, которое могло бы в Народном собрании или в Собрании законодателей послужит основой для полной защиты, и я сказал:

„Подсудимая хладнокровно сознается в ужасном преступлении, совершенном ею; она хладнокровно сознается в том, что давно замыслила его в самых ужасных для вины обстоятельствах: одним словом, она сознается во всем и даже не старается оправдываться. Вот, граждане присяжные заседатели, вся ее защита. Это невозмутимое спокойствие и это полное отрицание своей личности, не указывающие совершенно на угрызения совести даже, так сказать, перед лицом смерти; это возвышенное спокойствие и самоотвержение в известном отношении неестественны: они могут быть объяснены только экзальтированным политическим фанатизмом, который и вложил ей в руку кинжал. И вы, граждане присяжные заседатели, должны решить, какова должна быть тяжесть этого морального рассуждения на весах справедливости. Я обращаюсь к вашему благоразумию“».

Присяжные приговорили Шарлотту к смертной казни. У решетки Консьержери ее ожидала телега. Огромная толпа, состоявшая главным образом из «фурий гильотины», встретила Шарлотту Корде дикими криками и провожала до эшафота. Скопление народа было так велико, что телега двигалась к месту казни в течение двух часов. И весь этот путь осужденная была совершенно спокойна и по внешности безмятежна.

Шарлотта Корде:

«— Дорогой отец, простите меня за то, что я распорядилась своей жизнью без вашего разрешения. Я отомстила за много невинных жертв, я предупредила много других несчастий: когда народ опомнится, он порадуется, что его освободили от тирана. Если я старалась убедить вас, что я еду в Англию, то это происходило потому, что я надеялась сохранить incognito; но пришлось признать это невозможным. Я надеюсь, что вас не будут беспокоить; во всяком случае, полагаю, вы найдете себе в Кане защитников. Себе я пригласила защитником Гюстава Дульсе; подобное покушение не допускает никакой защиты; это делается лишь для проформы. Прощайте, дорогой отец; я прошу вас забыть обо мне или, скорее, порадоваться моей участи; причина ее прекрасна. Я обнимаю сестру, которую я люблю всем своим сердцем, и всех моих родных; не забывайте следующий стих Корнеля: Не эшафот позорит нас, а преступленье!»

У эшафота ее ждали «вязальщицы» или «фурии гильотины». Так называли фанатичных женщин, появившихся в годы Французской революции. Их изобразил Чарлз Диккенс в романе «Повесть о двух городах». «Накануне казни они садились перед гильотиной в первых рядах и „деловито перебирали спицами“. Не прерывая вязания, женщины подсчитывали отрезанные головы».

Очевидец, молодой немец, Адам Люкс:

«Меня занимала мысль только об ее мужестве, когда на улице Сент-Оноре я заметил приближение ее телеги; но каково же было мое изумление, когда, кроме ожидаемой мною неустрашимости, я заметил это неизменно кроткое выражение лица, в то время как кругом раздавались дикие вопли!.. А этот столь мягкий, столь проникновенный взор! Эти живые, влажные блестки, сверкавшие в ее прекрасных глазах, в которых отражалась душа, столь же мягкая, сколь и неустрашимая; чудные глаза, могущие тронуть даже камни! Единственное в своем роде и вечное воспоминание! Взоры ангела, проникшие глубоко в мое сердце, наполнившие его сильнейшим, неведомым мною до тех пор волнением, волнением, сладостность которого равнялась горечи, и это чувство изгладится только при моем последнем издыхании!

В течение двух часов, начиная с момента отъезда и до прибытия к эшафоту, она сохраняла ту же твердость духа, ту же непередаваемую кротость: а на своей телеге, без поддержки, без священника-утешителя она подвергалась непрерывной брани со стороны толпы, недостойной звания людей. Ее не менявшие своего выражения глаза, казалось, иногда пробегали по этой толпе в надежде найти там хоть одного человека…»

При виде гильотины она побледнела, но сейчас же овладела собой. Когда подручный палача обнажил ее плечи, она покраснела от стыда, затем положила голову под нож гильотины. Существует легенда, что когда подручный палача, показывая отрубленную голову народу и желая унизить казненную, ударил ее по щеке, мертвая голова густо покраснела. Именно ко временам Французской революции относится легенда о том, что отрубленные головы могут говорить. Палачи рассказывали, что упавшие в корзину головы грызут ее стенки, так что корзину приходится менять каждую неделю. Что головы произносят имена своих близких, шепчут проклятия…

Среди тех, кто поносил Шарлотту Корде у гильотины, была и Клара Лакомб (Клер Лакомб) — (1765 — после 1798), считающаяся одной из первых феминисток. Она принадлежала к партии «бешеных» — радикальной фракции, куда входили также Жак Ру, Теофиль Леклерк, Варле. «Бешеные» были ярыми сторонниками массового революционного террора, требовали издать закон о всеобщем максимуме цен, установить смертную казнь за спекуляцию, удалить бывших привилегированных со всех должностей в военной и гражданской администрации, взять в качестве заложников членов семей эмигрантов и т. д.

До революции Клара была не слишком известной актрисой, выступала в Марселе и в Лионе. В двадцать восемь лет, что для женщины из народа было уже далеко не молодостью, приехала в Париж и присоединилась к «крайне левым», став любовницей Теофиля Леклерка. который, однако, вскоре ее бросил и женился на другой. Клер создала «Общество революционных гражданок», в которое принимались только женщины. Она была прекрасным организатором, привыкнув выступать на сцене, читала перед толпой воззвания и петиции, используя сценические приемы: завывания, модуляции. Выступала с требованием установления максимума цен, террора против спекулянтов и контрреволюционеров, боролась за равноправие женщин. Она была в числе тех, кто штурмовал Конвент в конце мая — начале июня 1793 года. Олимпия де Гуж, мадам Ролан были в глазах Клары томными и лицемерными салонными дамочками и не нюхавшими настоящей жизни. Осенью она выступила с петицией, в которой требовала, чтобы все дворяне были отстранены от должностей в армии и в правительстве. Это показалось чересчур даже якобинцам. Клер обвинили в разнообразных надуманных правонарушениях, например в том, что она заводила романы с аристократами и укрывала их. Это привело к тому, что торговцы на городском рынке принялись оскорблять женщин из «Общества революционных гражданок», что привело к драке. Виновниками назвали товарок Лакомб. Событие послужило поводом для запрета революционным правительством всех женских клубов.