Гамсун. Мечтатель и завоеватель - Ингар Слеттен Коллоен Страница 68

У крестьянина Гамсуна в течение этих шести лет было много счастливых часов. Он описал их в «Плодах земли»: «Все дни уходили на крестьянскую работу, все без остатка; он расчистил новые небольшие участки от корней и камней, вспахал, унавозил, заборонил, взмотыжил их, растирая комья руками и ногами, ухаживая за землей всевозможными способами, чтобы превратить поля в бархатный ковер. Он подождал еще день-другой, опасаясь дождя, — и посеял ячмень» [3; IV: 27].

И там же, в «Плодах земли», он описал самый священный процесс из всех, связанных с возделыванием земли: «Ячмень же — это хлеб, есть ячмень или нет ячменя — это жизнь или смерть. Исаак шагал с непокрытой головой, призывая имя Иисуса, и сеял; он был похож на чурбан с руками, но душой был словно младенец. Старательно и нежно кидал он в землю пригоршню, был кроток и смиренен. Ведь прорастут эти ячменные глазки и превратятся в колосья с множеством зерен, и это происходит повсюду на земле, где сеют ячмень. В Иудее, в Америке, в долине Гудбрандсдален — как же огромен мир, а крошечный кусочек земли, который засевает Исаак, — в центре всего сущего» [3; IV: 27–28].

Неприютно мне в городе

Когда семейство Гамсун переехало в Ларвик в апреле 1917 года, Мария Гамсун была на восьмом месяце беременности. Вилла, которая должна была стать их новым домом, показалась ей какой-то безликой. Муж принудил ее переехать в центральную часть фешенебельного района городка, в каменный двухэтажный дом с высокой лестницей, который походил на замок. Марии пришлось покинуть свое владение в Нурланне, где она была полновластной хозяйкой. Какую роль она могла играть здесь, на новом месте — лишь роль матери? Да к тому же здесь было такое множество других людей, которые поглощали внимание Гамсуна.

В ночь с 12 на 13 мая 1917 года Гамсун стал отцом в пятый раз. И вновь Марии удалось произвести на свет ребенка, не потревожив ночной сон его отца. Наставления матери и горничных по поводу того, что утренний покой Гамсуна не может быть никоим образом потревожен, что бы ни случилось, были настолько прочно усвоены детьми с самого рождения, что и в то самое утро их не было слышно, пока отец не покинул дом. И как всегда, горничная подавала ему завтрак в столовой, отдельно от всех и не произнося ни единого слова, если только он сам не обращался к ней с вопросом.

И тем не менее в тот день его обычный ритм был нарушен: он увидел, как их дом покидала незнакомая дама — это была акушерка.

Он не смог избежать искушения взглянуть на ребенка. Он решил назвать девочку Сесилией. Это имя нравилось ему своим благозвучием, что-то в звучании этого имени напоминало ему шуршание шелка.

А между прочим, одну красивую даму, шведку, которую часто видели в городе и у моря, звали Сесилией.

В начале ноября роман «Плоды земли» был завершен. В течение шести лет Гамсун жил так, как того требовал от других. А на седьмой — оказался сидящим во дворике городской виллы в Ларвике и сочиняющим историю об Исааке и Ингер, которая приобретала все более и более утопические черты. Ему необходимо было каким-то образом оставаться верным своим прежним идеалам и идеям, в которых он убеждал других. Отсюда то большое значение, которое он придает словам Гейслера, становящегося почти сказочным персонажем, когда он благословляет обитателей Селанро: Исаака, Ингер и весь их род, — и начинает играть в романе все большую и большую роль.

Гамсун делает Гейслера связующим звеном между возможным и невозможным, природой и цивилизацией, между натуральным хозяйством и современным обществом. Он не позволяет Исааку погибнуть из-за несоответствия требованиям современного общества в оформлении юридических прав. Так же как он не позволяет Ингер погибнуть из-за современных законов, требующих от нее понести наказание за смерть увечного младенца. И таким образом Гамсун доказывает то, что участники современных ему общественных дискуссий не хотели признавать: путь в сторону от современного товарного производства и общества потребления возможен. Общественные законы столь же важны, как и законы природы, и глашатаем этой истины является Гейслер.

Таким образом, роман «Плоды земли» представляется неким компромиссом со стороны писателя: природа и культура должны объединиться. Быть может, Гамсун видел свою художественную задачу в создании персонажей, которые убедили бы читателя, что в человеческой жизни есть смысл? Гамсун на примере Гейслера показывает, что возможно делать добро другим, в то время как собственная жизнь движется к катастрофе. Во многих местах романа подчеркивается, что поступки Гейслера целиком и полностью зависят от вдохновения, порыва, также как у многих других персонажей Гамсуна, его многочисленных бродяг и странников.

Они в чем-то сродни Эспену Аскеладду и его помощникам в достижении жизненного успеха, но при этом по своей сути прямо противоположны им. Потому что отнюдь не мечта о завоевании принцесс и половине королевства движет персонажами Гамсуна. По-своему они лишены иллюзий в отношении самих себя. Все они оторвались от чего-то, порвали со своим происхождением и приносят больше несчастья себе, нежели другим. После того как писатель изобразил крах старого патриархального крестьянского сообщества и последствия этого в романах «Дети века» и «Местечко Сегельфосс», он должен предложить какой-то выход. Создание крестьянского хозяйства на нетронутых землях — такой выход он видел для молодых.

Таким образом, его герои несли в себе те противоречия, которые были в нем самом. Но теперь как никогда ему была нужна гармоничная целостная фигура, которая через священный акт возделывания земли вступает в органическую связь со всей вселенной. Такой фигурой стал Исаак.

В середине ноября 1917 года он написал на последней странице «Плодов земли»: «Прощай, прощай… Исаак идет по полю и сеет, как есть мельничный жернов, чурбан чурбаном. На нем домотканое платье из шерсти, настриженной из его собственных овец, сапоги из кож его собственных телят и коров. Он идет по полю, благочестиво обнажив голову, и сеет. <…> Он знает все, что ему нужно. Душой и телом он деревенский житель, землепашец, не ждущий чьих-то милостей. Выходец из прошлого, провозвестник будущего» [3; IV: 329].

Через месяц с небольшим он доверительно писал нурланнскому знакомому: «Просто поразительно — с усадьбой я теперь разделался, но здоровье лучше не стало. И я теперь как дурак переживаю, что у меня уже нет усадьбы <…>. У меня неодолимая тяга к земле…» ^[254]

Десятью днями позднее он вновь вспомнил, что у него гены земледельца: «Я вновь тоскую по земле. Что здесь странного? В этом — моя судьба. Мои корни в земле, всякий день первыми из газетных новостей я читаю сельскохозяйственные» ^[255].

А в первый же день наступившего нового 1918 года он признавался: «Неприютно мне в городе. В этом саду с чересчур унавоженной почвой мои дети не могут резвиться, как им заблагорассудится. Будь у меня чуть больше здоровья, я бы вновь взял себе участок нетронутой земли и принялся бы превращать его в пашню, луга, насадил бы лес и развел скотину» ^[256].