Отцы-основатели - Мария Згурская Страница 68

Стремление быть настоящим аристократом, поклонение и подражание немецкоязычной венской элите, ее манерам и вкусам — таковы амбиции Герцля студенческих времен. Героями его пьесок и рассказов были аристократы и по крови, и по духу. Они проявляли благородство и великодушие, защищая жертв недоброжелательности или несчастий. Не буржуазная приверженность закону, труду и мамоне, а дух рыцарства и чести наполняли смыслом их действия.

Еще в гимназии Герцль стремился стать денди. Школьный товарищ вспоминал о нем, как о «черноволосом, стройном, всегда элегантно одетом юноше, обладавшем хорошим чувством юмора… часто высокомерном, ироничном и даже саркастическом».

За надменностью и сарказмом, однако, скрывалось уязвленное честолюбие. Герцль тяжело переживал неудачи. «Успех не приходит, — записал он в своем дневнике в 1883 году, после того как его рукописи были отвергнуты в ведущих театрах и журналах. — И я действительно нуждаюсь в успехе. Я преуспеваю только от успеха».

Для молодого Герцля иудаизм и еврейский вопрос находились на периферии жизни. Тем не менее на него произвела тяжелое впечатление антисемитская книга Е. Дюринга «О еврейском вопросе» (1881). В 1881 году он стал членом немецкого студенческого общества «Альбия», но уже в 1883-м покинул его в знак протеста против антисемитских высказываний его членов.

В 1884 году Герцль получил степень доктора юридических наук и некоторое время проработал в судах Вены и Зальцбурга. В своих автобиографических заметках (1898) он писал: «Будучи евреем, я бы никогда не смог занять пост судьи. Поэтому я расстался одновременно и с Зальцбургом, и с юриспруденцией».

Похоронив свои амбиции в юриспруденции, Герцль решил, что сможет проявить себя как чиновник или офицер. Хотя это и не совпадало с позицией его родителей, он готов был принять крещение ради карьеры в этих сферах. Даже в то время, когда он увлекся сионистским проектом, Герцль не отказался от своего страстного стремления к квазиаристократическому статусу. В июле 1895 года он записал в дневнике: «Что бы мне понравилось, так это быть прусским аристократом».

С октября 1891-го по июль 1895-го Герцль работал парижским корреспондентом влиятельной либеральной венской газеты «Neue Freie Presse» в Париже. Получив должность корреспондента, он заявил своим родителям, что наконец приобрел «трамплин, с которого можно высоко прыгнуть», и напомнил, что величайшие журналисты — такие как Генрих Гейне и Генри Блович из лондонской «Times» — занимали ту же должность, выступая в «роли послов».

В этой газете Герцль публиковал, помимо прочего, заметки о парламентской жизни во Франции. В начале 1890-х, когда ему было немногим за тридцать, Герцль добился в Европе репутации блестящего журналиста. Его сильной стороной были фельетоны, короткие остроумные эссе, которые покоряли своей тональностью и динамизмом.

Четыре года наблюдения за французской политической и общественной жизнью изменили Герцля: он прошел эволюцию от эстета до заинтересованного либерала, затем от либерала к либералу-еврею и, наконец, от еврейского либерала до сионистского деятеля.

Подобно большинству австрийских либералов, Герцль видел во Франции оплот свободы и цивилизации, родину прав человека. Однако, начав писать о Франции как о стране просвещения, Герцль обнаружил нацию и республику, гибнущую в пучине тяжелого кризиса либерального порядка.

В этом кризисе важное место занимала и проблема антисемитизма. Не было ни одной атаки на республику, где не отметились бы антисемиты. Публицист Эдуард Адольф Дрюмон возложил на международное еврейство ответственность за все беды страны: за Франко-прусскую войну, Парижскую коммуну, упадок нравов и т. д. Он призывал покончить с эмансипацией и экспроприировать еврейский капитал. В 1891 году Дрюмон встал во главе ежедневной популярной газеты «Libre Parole», служившей рупором для беспрестанных атак на евреев и их защитников.

В тот период антисемитизм был единственной еврейской темой, которой касался Герцль. Свои взгляды на политику он изложил в небольшой книге «Бурбонский дворец» (здание, где находилась французская палата депутатов). В политических кругах Парижа Герцль неоднократно слышал антисемитские речи и высказывания. Его взгляды на решение еврейского вопроса постепенно менялись, что заметно уже в его пьесе «Гетто» (1894), переименованной затем в «Новое гетто».

Впрочем, при этом он защищал тех известных в Европе евреев, кто публично принимал католичество, надеясь, что это подтолкнет к массовому обращению остальных евреев. Такой конец еврейского народа, рассуждал Герцль, будет и концом антисемитизма. Однако вскоре пришел к выводу, что такая «эвтаназия» — безболезненное умерщвление иудаизма — не имеет ни практического, ни морального смысла.

Герцль погружался в еврейский вопрос постепенно, шаг за шагом: антисемитская пьеса, смерть офицера на дуэли в защиту своей чести как еврея, антисемитские демонстрации, клеветнические суды, Панамский скандал — все, о чем в те годы писал Герцль, вовлекало его в эту проблематику. Изначально сторонник ассимиляции, он рассматривал еврейский вопрос как периферийный — в сравнении с вопросом социальным. По мнению Герцля, он мог быть разрешен наряду с другими, походя и не в первую очередь. И только со временем, наблюдая выдвижение антисемитских деятелей на каждых новых выборах в Австрии, Герцль начал менять свои приоритеты.

На эволюцию гражданской позиции Герцля существенно влияла также его личная жизнь. В 1889 Герцль женился на Юлии Нашауэр. Их супружеская жизнь, однако, не сложилась, поскольку жена не понимала и не разделяла взглядов Герцля. Брак с женщиной более высокого социального положения, чем он сам, оказался с самого начала неудачным, и он проводил много времени вдали от жены и детей.

Герцль обожал свою волевую, сильную маму и во взрослом возрасте продолжал ориентироваться на нее. Любимая сестра Герцля, Паулина, умерла, когда ему было 18 лет, и он оставался верен ее памяти: каждый год, в годовщину ее смерти, он отправлялся в Будапешт на ее могилу. Его сильная привязанность к женщинам своей семьи, вероятно, отрицательно повлияла на отношения Герцля с женой. В сохранившихся письмах к ней мы видим скорее игру и шутливый этикет, чем искреннее чувство. Герцль часто обращается к жене «дорогой ребенок» и подписывает свои письма «твой верный папа Теодор».

И еще одной личной трагедией для Герцля стала утрата лучших друзей: один из них покончил жизнь самоубийством, второй погиб. В этих двух потерянных еврейских судьбах он видел кризис эпохи, кризис поколения.

Не найдя счастья в браке, лишившись своих ближайших друзей, Герцль в борьбе с часто мучившей его депрессией почувствовал потребность приложить свои силы к более масштабному делу, чем либеральная журналистика. И вот тогда еврейский народ становится коллективным объектом его любви. Если в 1882 году он считал евреев чуть ли не физическими и умственными уродами, испорченными гетто, внешней нетерпимостью и родственными браками, и ратовал за ассимиляцию и скрещение «западных рас с восточными», то теперь, в начале 1890-х, он примеряет на себя роль спасителя избранного народа и заодно решает свои личные проблемы.