Тайный Тибет. Будды четвертой эпохи - Фоско Марайни Страница 68

Долина Тангкар: неодобрение благородной веры

Превратности экспедиции привели к тому, что я остался один. Мне не остается ничего иного, кроме как отправиться домой.

Я двинулся из Ятунга рано утром с несколькими носильщиками. Мы оставили большую долину, по которой идет к Лхасе караванный путь, и добрались до таких мест, где практически не ступала нога белого человека. Тропа была узкая; она взбиралась, спускалась и пересекала болотистые места; нам приходилось перелезать через большие стволы поваленных бурей деревьев. Дорога шла вдоль ручья и взбиралась вверх по краю долины, избегая нависающих скал. Это типично для всех дорог в этой части Гималаев. Там были добротные, недавно построенные мосты из больших, обтесанных прямоугольных балок. Они еще пахли древесиной.

Погода, прекрасная утром, испортилась. В долине стемнело. Вершины гор скрылись в тумане, который сползал все ниже среди елей, росших на крутых и высоких горных склонах. Скоро пошел дождь. Мы остановились в заброшенной хижине. Носильщики зажгли огонь, чтобы обсохнуть и вскипятить воды, и началась пытка дымом в глазах. Снаружи становилось все темнее и темнее. Ночь постепенно сомкнулась вокруг нас, тихо и печально, с туманом и изморосью.

Со мной было пять носильщиков. Самого старого зовут Тамчо («Благородная вера»). Ему пятьдесят три года, он невысокий, но еще сильный. Он гораздо культурнее остальных. Он приветствует меня уважительно, кланяется и улыбается. Остальные называют его «апха», «отец», и я тоже. Он носит длинные волосы в косах вокруг головы. Он одевается полностью в тибетском стиле. На ногах у него тряпичные тапочки на кожаных подошвах (лхам), шерстяной халат (чуба), под ним длинная белая хлопковая рубашка; в левом ухе у него большая круглая серьга (алонг); на поясе он носит кинжал (три). У него хватает и религиозных предметов. На запястье четки (тренгва), тряпичный амулет висит на шее, а на поясе он носит ящичек для амулетов (кау) со священной статуэткой.

Дальше по возрасту идет Ситхар, которому около тридцати. Он высокий, сильный, с довольно приятными чертами, носит длинные волосы и умеет читать и писать, так как провел некоторое время в монастыре. Его одежда почти полностью тибетская, но иностранное влияние оставило свой след; он носит пару американских армейских ботинок. Остальные – Тензин двадцати семи лет, Цирин двадцати четырех и Дордже (сын Тамчо), которому восемнадцать. У Тензина длинные волосы, но остальные пострижены в соответствии с современным обычаем. Интересно отметить, что традиционная одежда (которая у Тамчо в полном комплекте) впервые смешивается с чужеродной у Ситхара (американские ботинки) и значительно больше у Тензина (американские ботинки, свитер и заплатки). У молодых все вверх дном; они носят ужасную мешанину индийско-гуркхско-американского секонд-хенда. Но на всех амулеты; то есть легче поменять моду, чем веру, и стиль одежды более подвижен, чем космология.

После ужина Ситхар, душа компании, достал бутылку арака, и мы выпили. Потом мы пели. Потом стали сплетничать о ятунгцах. Время медленно шло. Стоило кому-то упомянуть имя некоторых девушек, как тут же начинался хохот. Мема? С ней легко, но она страшная. Дролма? Симпатичная, но воображала; ей кажется, на ней свет клином сошелся. Я узнал, что тибетский идеал женской красоты по-прежнему «лицо круглое, как луна». Даже такие существа гибридной внешности, утратившие всякое чувство цивилизации, как Цирин и Дордже, бессознательно уважали образцы древней литературы.

Тамчо сидел в углу, повторяя: «Ом мани падме хум». Он презирал малоприличную болтовню.

Шатер кочевника

Сегодня утром я рано вышел из хижины. Небо еще затягивали белые облака, и туман неподвижно стоял на дне долины, но выше было видно, что погода будет прекрасная. Вскоре первые лучи солнца осветили камни на том берегу ручья. Весь лес окрасился; блестящие жемчужины росы прилипли к лишайникам и паутинам. Я пошел вперед в одиночку. Тамчо крикнул мне вслед, чтобы я опасался медведей.

Дно долины вдруг стало совершенно плоским. Я пересек болотистое место между огромными деревьями. Пришлось снять ботинки, чтобы пройти по лужам ледяной воды. Странно, что леса на ровной поверхности кажутся гораздо таинственнее, чем на склоне.

Когда засияло солнце, я остановился около ручья и подождал остальных. Бегущая вода странным образом напоминает о человеческой жизни. Сначала она появляется такая тоненькая, маленькая и слабая. В детстве она бежит, сверкая, среди лугов, цветов и блестящих камешков. Потом вода набирает силу и энергию и бросается вниз по склону; ее юность дерзкая и счастливая, время песен, танцев под солнцем, шумных свадеб с притоками, сумасшедших водопадов и ликующих озер. Все в ней радость и подъем. Но постепенно склон становится пологим, ручей растет и превращается в реку; юность превращается в зрелость. Ее течение более ровное; она уже больше не бежит безумно, а становится разумной и сильной. Она не так красива, но полезна для сельского хозяйства и промышленности. Сейчас она привлекает спокойствием, безмятежной зрелостью. Энтузиазм, любовь, страсть, красота уступили место спокойной, полезной целесообразности. Наконец она незаметно приближается к дельте, расширяется, как лагуна, с печалью и сладостью старости. И потом снова смешивается с изначальными водами.