Германия на заре фашизма - Андреас Дорпален Страница 68

Он снова поднял этот вопрос через три дня, когда к нему прибыл Гугенберг. Тот не приукрасил действительность, когда вежливо ответил, что нацисты и его осыпают критическими замечаниями и он не в состоянии предотвратить подобные акции. Не обращая внимания на особую чувствительность маршала в подобных вопросах, он постарался развеять его тревогу, предложив не принимать подобные случаи всерьез. Гугенберг не стал обещать, что в его газетах появятся протесты против подобных акций, которые, как тщетно пытался объяснить Гинденбург, были особенно неприятны, учитывая личность маршала и его возраст. Очевидно, Гугенберг считал неразумным делать нацистам публичный выговор. В то же время он казался убежденным, что оказывает на нацистов благотворное влияние. Он гордо заявил, что заставил их принять более «национальную» позицию и удержал их от «сползания» к социалистическим или коммунистическим заблуждениям. Однако Гинденбурга это не удовлетворило. Сотрудничая с нацистами и уйдя с ними из рейхстага, жаловался он, Гугенберг вынудил Брюнинга пойти на сближение с левыми, потому что канцлер должен был обеспечить большинство. Президент попросил Гугенберга оказать поддержку Брюнингу, «потому что Брюнинг руководствуется благороднейшими мотивами, действует мудро и энергично и является одним из лучших людей, которых он встречал в своей долгой жизни».

В целом встреча закончилась неудачей. Гинденбург не принимал Гугенберга в течение полутора предшествовавших лет после того, как лидер Немецкой национальной партии отказался его поддержать, и их предыдущая встреча тогда завершилась напряженно и недружелюбно. Теперь он согласился принять Гугенберга в надежде убедить того, учитывая углубившийся кризис, порвать с нацистами и наладить отношения с Брюнингом. С помощью Гугенберга канцлер смог бы реорганизовать кабинет и придать ему правый уклон, на что маршал так давно надеялся, а его друзья и бывшие соратники по оружию требовали. Но Гугенберг оказался таким же негибким, как и раньше. Если бы он и стал работать с Брюнингом, настаивал он, последнему пришлось бы положить конец всякому сотрудничеству с социал – демократами, да и прусская ситуация сразу бы разрешилась. Кроме этих голословных заявлений, Гугенберг не взял на себя никаких обязательств, правда выразив готовность побеседовать с канцлером. Столь ожидаемая встреча состоялась лишь в конце августа – Гугенберг предпочитал тянуть время. Сближения не произошло. Собственно говоря, его и не могло быть, потому что к тому времени Гугенберг уже принял решение пойти на более тесное и систематическое сотрудничество с Гитлером.

Разговор с Гугенбергом был неприятным, но очень скоро президенту пришлось пройти через еще более тяжелое испытание. Среди последних подписанных им декретов был один, дающий право правительствам рейха и государств обязать прессу публиковать официальные заявления и обращения. Эта мера должна была помочь правительствам донести свои идеи до тех, кто читал только оппозиционные газеты, в которых правительственная политика игнорировалась или искажалась.

Опираясь на вновь обретенные полномочия, прусское правительство предложило всем газетам, относящимся к его юрисдикции, опубликовать 6 августа «(Обращение к прусским избирателям». Оно было направлено против инициированного «Стальным шлемом» референдума (впоследствии потерпевшего поражение), призывавшего к роспуску прусского ландтага, в котором социалистические партии до сих пор имели большинство. В обращении референдум назывался бессмысленным и опасным маневром правых и левых экстремистов, направленным на уничтожение одного из последних оплотов демократии, создание смятения и хаоса. «Пусть те, кому нужна советская Пруссия или фашистская Пруссия, проголосуют за, – говорилось в обращении. – Те же, кому по душе демократическое развитие немецкой республики и Прусского государства, те, кто хочет помочь прусскому правительству в его непрекращающихся усилиях увести нас прочь от пугающей нищеты, экономического кризиса и безработицы к возрождению и стабильности, те, кто хочет проявить здравый смысл, трезвость суждений и глубокую, страстную любовь к народу и отечеству в эти тяжелые времена, пусть они руководствуются лозунгом: Не ходите на избирательные участки! Не принимайте участие в референдуме!»

Обращение вызвало взрыв негодования в консервативных кругах, немедленно появились протесты и обращения правых. На Гинденбурга, отдыхавшего в Баварии, обрушилась лавина писем и телеграмм. В них содержались обычные предупреждения о том, что если он не предотвратит злоупотребление правительственной властью ради чисто партийных целей, то лишится остатков уважения, которое еще сохранилось по отношению к нему у «(национальной» Германии. Перед лицом этих угроз Мейснер сообщил кабинету, что первым импульсом президента было немедленно отменить декрет. Но Брюнинг всячески стремился избежать такого резкого неодобрения действий прусского правительства, и Гинденбург пошел ему навстречу. Тем не менее он потребовал, чтобы было немедленно составлено дополнение, запрещавшее неправильное использование декрета. Он также настоял на публикации официального заявления, выражавшего его сильнейшее порицание действий прусского правительства с указанием того, что он предложил правительству рейха внести соответствующие изменения в декрет о прессе. Заявление завершалось сообщением, что «(правительство рейха немедленно представит свои предложения по изменению декрета президенту».

Дополнения к декрету о прессе были опубликованы через три дня. Среди прочих изменений они предусматривали обязательное опубликование подобных заявлений, не входящих в правовую сферу правительства рейха, только после одобрения их рейхсминистром внутренних дел. И хотя новый декрет напрямую касался правомочий правительств государств, с ними не было проведено даже формальных консультаций. Гинденбург настоял на немедленной публикации дополнений.

Реакция Брюнинга на действия прусского правительства была почти такой же резкой, как и Гинденбурга. Для канцлера обращение стало серьезной помехой и на дипломатическом фронте, и на внутреннем. Открытая недоброжелательность к нацизму («(фашистская Пруссия») проявилась в тот самый момент, когда канцлер находился в Риме и пытался заручиться поддержкой Муссолини в вопросе урегулирования репараций. Но больше всего инициатива прусского правительства подвергла опасности его непрекращающиеся, отнимающие массу времени и энергии усилия сохранить поддержку президента. Брюнинг знал, что может добиться успеха у президента, только если сможет предложить ему малую толику личного мира. Он знал не менее хорошо, как ненавистно Гинденбургу пребывание в центре противоречий и какому сильному давлению он подвергается со стороны своих друзей и знакомых. Поэтому он старался, как мог, держать президента подальше от политической линии огня, как это делал и Гренер в 1919 году. По настоянию канцлера декреты, выходившие за подписью Гинденбурга, многократно переписывались, чтобы имя президента не связывалось слишком тесно с проводимыми непопулярными мерами, а некоторые, опять же, чтобы избавить президента от неприятностей, были положены на полку.

Но, несмотря на все усилия канцлера прикрыть старого маршала, Гинденбург был все же выведен на политическую арену, причем по второстепенному поводу. Когда президент сделал остановку в Берлине, он дал ясно понять канцлеру, что не одобряет жесткость прусских властей в общении с прессой и политическими выступлениями правых, одновременно, как он утверждал, проявляя необычайную снисходительность к левым. После публикации прусского воззвания против референдума канцлер заверил кабинет, что позаботится о том, чтобы желания президента были немедленно выполнены, и добавил, специально для Мейснера, который мог доложить все напрямую Гинденбургу, что не потерпит повторения чего – либо подобного.