Секретные архивы ВЧК-ОГПУ - Борис Сопельняк Страница 68

С указанным отрядом участвовал в боях против белогвардейских отрядов полковника Чернецова и атамана Каледина и выбыл из строя вследствие ранения под станицей Александровой. А главное, в то время, когда уже было восстание, я был заведующим артиллерийским складом 15-й Инзенской дивизии и находился в нескольких верстах от станиц Казанской и Ми-гулинской.

Я также не мог быть там организатором еще и потому, что по прибытии домой после ранения был избран председателем волисполкома станицы Вешенской, с каковой должности был арестован белыми как активно сочувствующий советской власти».

Суда не было, допросы прекратились, и, вообще, дело потихоньку разваливалось. Понимая это, старший следователь Максимовский вышел с представлением в Донской областной суд о замене содержания Ермакова под стражей на свободную жизнь дома, но под личное поручительство достаточно авторитетных людей. Поручители нашлись — и Харлампия выпустили на волю.

А в мае 1925 года наконец-то состоялся суд. Надо сказать, что по этому делу проходило еще семеро казаков и все они держались стойко, друг на друга не наговаривали и все обвинения в жестокости и насилии отрицали. Это признал и суд, сняв все обвинения с Ермакова и его подельников.

Текст этого решения сохранился, и этот документ стоит того, чтобы привести его полностью:

«Имея в виду, что обвиняемые были не активными добровольными участниками восстания, а призваны по мобилизации окружным атаманом, что избиения и убийства граждан происходили не на почве террористических актов над приверженцами соввласти, а над лицами, принимавшими участие в расхищении их имущества, и носили форму самосудов, что с момента совершения преступлений прошло более семи лет, а обвиняемые все это время находились на свободе, занимались личным трудом и ни в чем предосудительном не были замечены, к тому же большинство из них служили в рядах Красной Армии и имеют несколько ранений — определить: на основании статьи 4-а УПК настоящее дело производством прекратить по целесообразности».

Дело прошлое, но кровь на обвиняемых была. У суда это не вызывало сомнений, да и свидетельские показания, если так можно выразиться, вопиют. Но такова была в 1925 году революционная целесообразность. В 1927-м целесообразность стала другой — ив январе Харлампия Ермакова снова арестовывали.

На этот раз следователи были позубастее. Они нашли свидетелей, которые дали устраивавшие ОГПУ показания. Например, Николай Еланкин сказал: «Ермаков смеется над коммунистами и излагает к ним полное недоверие. Он все время старается занять какой-нибудь пост и пользуется популярностью среди зажиточных. В общем и целом этот тип очень опасен для советской власти».

Другой его земляк, некто Климов, был еще категоричнее: «Ермаков вращается среди кулачества, давит бедноту. Пользуется авторитетом среди зажиточных, этот тип социально опасен для советской власти».

Не погнушались следователи и показаниями Анны Поляковой, бывшей жены Харлампия, которая, судя по всему, имела на него большой зуб:

«Однажды Ермаков получил из Ростова письмо от бывшего белого офицера, в котором говорилось, что, мол, ты, Ермаков, не теряй надежды, береги свои погоны, мы их как носили, так и будем носить. Я стала говорить, чтобы он бросил этим делом заниматься. А он на меня закричал, чтобы не лезла не в свое дело и что власть все равно будет офицерской».

Нашлись и другие доброхоты, которые уверяли, что «расстрелы красноармейцев во время восстания проходили при участии самого Ермакова», что «в станице Вешенской он вел антисоветскую агитацию», что «объединяет вокруг себя кулаков, а бедноту ненавидит, а также говорит, что рано или поздно придет офицерская власть и тогда мы вам покажем».

В дрянное, я бы сказал, в очень паршивое время попал под арест Харлампий Ермаков. Начиналась коллективизация, казачество ей противилось, Дон снова мог взорваться — и большевики решили себя обезопасить, пустив в ход директивы ЦК РКП (б) 1919 года. В протоколах допросов Ермакова ничего касающегося коллективизации нет — его судили за старые грехи. А вот показания арестованного несколько позже есаула Сенина, как мне кажется, проливают яркий свет на всю эту ситуацию. Ни секунды не сомневаюсь, что под словами Сенина мог бы подписаться и Ермаков.

«Я не согласен с принудительной административной коллективизацией крестьянских хозяйств, — рубил правду-матку есаул Сенин. — Особенно не согласен с перепрыгиванием от сельхозартели непосредственно к коммуне. Я являюсь сторонником развития индивидуального хозяйства, предоставления полной инициативы и свободы хозяйственной деятельности хлеборобу.

По моему мнению, кулак приносил пользу, продавая государству свой хлеб. А как с ним обращаются?! Мне хорошо известно, что с Дона отправлено в ссылку более двадцати тысяч кулацких семей, а около семидесяти тысяч человек арестовано. Раскулачивание достигло высшей точки, именно сейчас казачество и мужики готовы пойти на вооруженную борьбу с советской властью».

Самое странное, со словами Сенина вынуждены были согласиться даже следователи, внеся в обвинительное заключение довольно рискованный абзац: «Люди, с коими связывался Сенин и другие члены организации, давая оценку настроения населения, указывали на наличие сплошного недовольства основной массы казачества, крестьян, городского населения существующей властью и ее политикой».

Если Сенина расстреляли без тени сомнений, то с Ермаковым дело обстояло несколько иначе. Его арестовали по старому делу о восстании, ничего нового, тянущего на «вышку», у следователей не было, и, судя по всему, рассматривался вариант осуждения Ермакова на какой-то срок. Иначе зачем в марте 1927-го производилось «освидетельствование гр-на Ермакова на предмет выявления состояния здоровья»? В деле этот акт сохранился, вот что там, в частности, говорится: «Со стороны внутренних органов отклонений от нормы не отмечается. Психическая деятельность нормальна. Видимых знаков венерического заражения и других заразных заболеваний не отмечается. Страдает в легкой степени малокровием. Вывод: Харлампий Ермаков практически здоров и следовать этапом может».

Но нормального или, как иногда говорят, загонного суда не получилось. В дело вмешалось руководство всесильного ОГПУ, которое не хотело упускать добычу и отчаянно боролось за право вынесения Ермакову внесудебного приговора. Не сразу, но такое право ОГПУ получило. Этот документ скреплен подписями секретаря ЦИК Авеля Енукидзе и особоуполномоченного 0Г1ГУ Фельдмана. 6 июня 1927 года состоялось долгожданное заседание Коллегии ОГПУ, причем без присутствия подсудимого, на котором было принято постановление: «Ермакова Харлампия Васильевича расстрелять». 17 июня приговор был приведен в исполнение.

Напомню, что чуть больше года назад Михаил Шолохов впервые отправил письмо Ермакову, а потом так сильно его полюбил, что чуть ли не буквально списал с него своего главного героя, на котором держится весь роман. Представьте на минуту, что Шолохов не познакомился и не подружился с Ермаковым. Значит, не было бы Григория Мелехова, ставшего символом вольного Дона. Не исключено, что был бы кто-то другой — другой, но не Мелехов. Кстати говоря, мало кто знает, что фамилия Мелехов появилась в последний момент: в первоначальном варианте рукописи главный герой носил фамилию Ермаков, правда, имя у него было почему-то нерусское — Абрам.