Соловушка НКВД - Юрий Мишаткин Страница 68

Роман-исповедь был завершен, когда в архиве обнаружили ранее неизвестные документы, очень важные для невыдуманного повествования.

Оказавшись 30 сентября 1937 года во внутренней тюрьме на Большой Лубянке, семидесятиоднолетний Евгений Карлович Миллер попросил следователя Н. П. Власова на первом допросе позволения написать жене:

— Надеюсь, будет не очень сложно переправить мое послание в Париж и вручить Наталье Николаевне, по крайней мере, это будет легче, нежели похищать и везти меня в Москву.

— Пишите, — милостиво разрешил следователь.

Миллер еще плохо понимал, что с ним произошло, что ждет впереди, знал, что следует как можно быстрее успокоить супругу, которая напугана пропажей мужа, не находит себе места, потеряла покой, сон. Без предупреждения следователя в письме ни словом, ни намеком не упомянул, где он.

Дорогая Тата,

крепко тебя целую, не могу написать, где я, но после довольно продолжительного путешествия, закончившегося сегодня утром, пишу, что жив и здоров и физически чувствую себя хорошо. Обращаются со мной очень хорошо, кормят отлично, проездом видел знакомые места. Как и что со мной случилось, что я так неожиданно для самого себя уехал, даже не предупредив тебя о более или менее возможном продолжительном отсутствии, Бог даст когда-нибудь расскажу. Пока прошу взять себя в руки, успокоиться, и будем жить надеждой, что наша разлука когда-нибудь кончится. О себе ничего писать не могу.

Скажу лишь, что вышел из Управления около полудня, без пальто, предполагал вернуться через полчаса. Здесь, где я нахожусь, погода отличная, но уже свежевато, мне дали отличное новое пальто, новую фуфайку, кальсоны и шерстяные носки. Я надеюсь, что смогу указать адрес, по которому можешь дать мне сведения о здоровье своем, детей, внуков.

Молю Бога, чтобы вся эта эпопея закончилась благополучно. Горячо любящий тебя…

Слова «когда-нибудь расскажу», «смогу указать адрес» рассмешили следователя. Миллер имел в виду не Лубянку, а советское посольство в Париже, что оно станет посредником между ним и его Натальей Николаевной. Миллер не знал мудрое правило узников — не верь, не бойся, не проси, белый генерал не ведал, что его письмо не покинет тюрьму, останется в следственном деле.

Миллер решил воспользоваться благодушием следователя, попросил отправить в Париж и второе письмо — начальнику канцелярии РОВС генералу П. А. Кусонскому и услышал в ответ:

— Только покороче, и снова ни слова, ни намека, что вы на Лубянке.

Евгений Карлович кивнул, поправил на переносице пенсне и вывел карандашом:

Дорогой Павел Алексеевич,

сегодня прошла почти неделя, когда я, прощаясь с Вами, передал письмо, прося его прочесть, ежели я часа через полтора-два не вернусь. Было у меня какое-то подсознательное предчувствие, что меня НВС (генералу претило писать фамилию, имя предавшего его Скоблина. — Ю. М.) увлекает м. б. на что-то опасное. Но, конечно, ничего подобного происшедшему я не ожидал и в мыслях не имел. Писать Вам о том, что и как произошло тогда во вторник, как и где я нахожусь сейчас, я, конечно, не могу, ибо такого содержания письмо, несомненно, не было бы Вам послано. Совершенно не знаю, что и как произошло в Париже после того, как я «выбыл из строя». Хочу же написать Вам только по вопросам частного и личного характера, касающимся других лиц, совершенно непричастных ни к какой политике…