От Франсуа Вийона до Марселя Пруста. Страницы истории французской литературы Нового времени (XVI-XIX века). Том II - Андрей Михайлов Страница 67

Он простирается до середины 20-х гг. Тем самым он совпадает с периодом Реставрации, с правлением Людовика XVIII, Стендалю отвратительного и ненавистного.

Для этих лет характерно постоянное возвращение писателя к воспоминаниям о московском походе. Он упоминает его в своих первых книгах, охотно рассказывает о нем друзьям. В том числе Байрону, с которым он встречается в 1816 г. в Милане.

Действительно, упоминаниями Москвы и России пестрят его письма и дневники, его книги – об Италии, о Наполеоне, даже о Россини. Не приходится удивляться, что его интересуют новые книги, описывающие московский поход. Их тогда выходило очень много, и многие из них Стендаль читает, не без удивления вот на что обращая внимание: у большинства подобных сочинений одна и та же тенденция – показать Россию как цитадель легитимизма, как защитника «престолов и алтарей», как краеугольный камень «порядка» в Европе. Порядка, в который Стендаль так и не сумел вписаться. Характерная деталь – исторические работы, посвященные кампании 1812 г., отличаются поразительной благожелательностью по отношению к русским, а обстоятельства похода изображают упрощенно либо в каких-то романтических тонах. Все это вызывает в Стендале чувство протеста.

В эти годы Стендаль живет в основном в Италии, книги же его печатаются в Париже под наблюдением его друга Луи Крозе. С выходом одной из них, «Истории живописи в Италии», связано намерение писателя переселиться в Россию.

После возвращения из Москвы материальное положение Бейля было катастрофическим. Ни наполеоновское правительство, ни тем более правительство Бурбонов не вознаградили его за многолетнюю службу, в том числе за энергичные и самостоятельные действия во время русского похода. Если некоторые сослуживцы Бейля получили, скажем, выгодные должности префектов, то Бейль не получил ничего. Все меньше денег высылал отец, «этот старый иезуит», как его часто называл Бейль. И вот во второй половине 1816 г. у Стендаля все более крепнет желание переехать навсегда в Россию и устроиться там преподавателем французского языка или «эстетики». 28 сентября Стендаль пишет Луи Крозе: «Хватит ли у тебя сочувствия ко мне и ума, чтобы понять такую вещь: привыкнув за десять лет ко все возрастающему достатку, я не могу прожить меньше чем на четыре тысячи франков. Чем влачить жалкое существование и умереть с горя от чахотки, если старый иезуит доживет до 82 лет, я предпочитаю уехать в Россию в качестве преподавателя (выделенные курсивом слова Стендаль пишет по-английски. – A. M.). Похвала никогда не кажется тривиальной тому, которого хвалят. Если “История” окажется плохой, то уж не из-за посвящения она провалится. Если она хороша, то читатель рассердится, но его гнев растет лишь от сорока страниц предисловия. И это будет мне средством для России. Я сам себя убеждаю, пока пишу тебе. Итак, решительно, если только это тебя не компрометирует, сохрани посвящение» ^[207].

«Посвящение», о котором идет речь, должно было открывать первое издание книги (в некоторых экземплярах оно было все-таки напечатано); вот оно: «Самому великому из ныне здравствующих государей, который по своей натуре является приверженцем свободы, хотя политика и не говорит ему, что сегодня это единственно приемлемый способ царствовать» ^[208].

Этот просвещенный государь – не кто иной, как русский император Александр I, действительно щеголявший в парижских салонах своим «либерализмом».

После выхода книги из печати Стендаль просит ее издателя Пьера Дидо послать десять экзампляров «Истории живописи в Италии» наиболее выдающимся государственным деятелям России и обязательно – один экземпляр русскому послу в Париже ^[209].

В действительности Стендаль прекрасно знал цену либеральным разглагольствованиям Александра. Он знал, ценой какого преступления тот пришел к власти. Знал, что при нем Россия осталась деспотическим государством. Для писателя была ясна реакционная роль царизма в Европе. И Стендаль пытается разрешить загадку: почему в деспотической стране, где большая часть народа – рабы, с приходом французов не вспыхнуло восстание против собственных угнетателей, почему весь народ поднялся на защиту отечества. Стендаль пытается объяснить это особенностями темперамента русских людей; в «Истории...» он пишет: «Исход жителей из Смоленска, Гжатска и Москвы, которую в течение двух суток покинуло все население, представляет собою самое удивительное моральное явление в нашем столетии; что касается меня, я с уважением обошел загородный дом графа Растопчина, смотрел на его книги, валявшиеся в беспорядке, на рукописи его дочерей. И видел деяние, достойное Брута и римлян, достойное своим величием гения того человека, против которого оно было направлено. Есть ли что-нибудь общее между графом Растопчиным и бургомистрами Вены, явившимися в Шенбрунн приветствовать императора, к тому же еще столь почтительно? Исчезновение жителей Москвы до такой степени не соответствует флегматическому темпераменту, что подобное событие мне кажется невозможным даже во Франции» ^[210].

В 1817 г., закончив «Историю...», Стендаль неожиданно принимается за новую работу, он пишет «Жизнь Наполеона». В этой книге он пытается правдиво и беспристрастно описать жизнь великого человека, сказать о нем правду, тогда как десятки бездарных писак эпохи Реставрации писали о Наполеоне немало лжи. Книга открывается фразой: «Я пишу историю Наполеона в ответ на пасквиль» ^[211]. Этим «пасквилем» была книга госпожи де Сталь «Размышления о главнейших событиях Французской революции», которую Стендаль воспринял как апологию реакционного режима Реставрации, режима Бурбонов.

В «Жизни Наполеона» Стендаль опять сталкивается с неразрешимой для него загадкой – русским человеком. Он пишет: «В России никто еще не изумляется господству деспотизма. Он неразрывно связан с религией, и поскольку носителем его является человек кроткий и любезный, как никто другой, деспотизмом там возмущаются лишь немногие философски настроенные люди, побывавшие в чужих краях. Не воззвания и не награды воодушевляют русских солдат на бой, а приказания святого угодника Николая. Маршал Массена рассказывал в моем присутствии, что русский, когда рядом с ним падает смертельно раненный его земляк, настолько уверен в том, что он воскреснет у себя на родине, что поручает ему передать привет своей матери. Россия, подобно Риму, имеет суеверных солдат, которыми командуют начальники, столь же просвещенные, как и мы» ^[212]. В приведенной цитате обратим внимание на упоминание «немногих философски настроенных людей». Вскоре к ним будет приковано внимание Стендаля.

В начале 20-х гг., переехав во Францию, писатель продолжает интересоваться Россией. Он читает все новые работы об этой стране, рецензирует книги о московском походе – аббата Сюрюга, Р. Дюрдана, Ж. Шамбре, графа Сегюра. Специальную рецензию он посвящает книге Альфреда Файо «Заметки о жизни Тадеуша Костюшко»; в небольшой заметке защищает книгу Альфонса Рабба «Краткое изложение истории России» от нападок Якова Толстого, в прошлом члена «Союза благоденствия», а затем платного агента русского правительства. Яков Толстой в 1823 – 1837 гг. жил постоянно в Париже; в его задачи входило выступать в печати против любой книги или статьи, в невыгодном для русской политики свете рисующих русскую жизнь.