Лунин атакует "Тирпиц" - Константин Сергеев Страница 67

[310]

«Свадьба Кречинского» Сухово-Кобылина, где заглавную роль играл Евгений Кузнецов, а Расплюева — Василий Деньгин. Была поставлена пьеса «Офицер флота» А. Крона, содержание которой, основанное на известных эпизодах боевых действий ПЛ «Щ-421» и «К-22» нашей бригады, было близко и понятно всем морякам, а воспитательное ее значение невозможно переоценить. Моряки видели на сцене свою реальную боевую жизнь, одухотворенную высокой драматургией, блестящей режиссурой Плучека и до тонкости правдивой игрой актеров, понимавших, для кого они играют, и знавших боевую жизнь флота не понаслышке, а в подробностях. Успех этой пьесы был особенным. Пьеса была гимном нашим боевым друзьям — подводникам Краснознаменного Балтийского флота. В зале театра сидели профессионалы своего дела, прослужившие на лодках помногу лет, участники многих боевых походов, потопившие не один десяток вражеских кораблей, побывавшие под бомбежками и атаками вражеских самолетов, кораблей, уже потерявшие многих друзей, знавшие, что наша боевая служба очень опасна и рискованна. Мы были потрясены героизмом и самоотверженностью наших боевых друзей — балтийских подводников. Конечно, почти каждый из нас (особенно офицеры) слыхал о трудностях службы подводников на Балтике. Мы знали многих офицеров-балтийцев по училищам, по совместной службе до войны, к нам в бригаду пришел командир лодки — балтиец В. А. Тураев. Кое-что нам было известно из сообщений Совинформбюро, из газет. Но, пожалуй, впервые за войну перед нами предстали живые люди и их жизнь в осажденном Ленинграде. Нужно помнить, что среди личного состава бригады очень многие были связаны с Ленинградом. Там жили, там учились в училищах, на курсах, в Учебном отряде подводного плавания, в Ленинграде строились многие наши лодки, комплектовались экипажи, наконец, там, в блокаде, у некоторых оставались семьи и родные. В блокадном Ленинграде умерла от голода семья самого уважаемого и любимого человека в бригаде — ее

[311]

командира Героя Советского Союза контр-адмирала Ивана Александровича Колышкина. Умер от голода в Кронштадте и отец нашего командира Мамикон Арванов.

Святой патриотизм подводников-балтийцев, их священная ненависть к врагу, талантливо и достоверно показанные в пьесе, укрепили нас в праведности нашего боевого дела сильнее, чем лучшие политбеседы и статьи в газетах.

Я не являюсь знатоком сценического искусства и не претендую на профессиональный критический разбор этих пьес. Могу только сказать, что любая ошибка или нелепость (с точки зрения нашего ремесла, допущенные на сцене, были бы немедленно подмечены зрительным залом и несомненно привели бы к снижению общего впечатления, к определенному недоверию к пьесе в целом. Однако этого не было. Даже в тех случаях, когда, в силу невозможности полного воспроизведения на сцене обстановки боевого корабля, допускались определенные условности, они были понятны, максимально соответствовали реальной обстановке и были правильно восприняты залом.

Реализм постановки был удивителен. На сцене играли актеры, а мы узнавали самих себя. На сцене жили, действовали, воевали наши адмиралы, офицеры, старшины, матросы. Они совершали подвиги и глупости, радовались и горевали, посмеивались друг над другом и выручали друг друга с риском для своей жизни. Это были мы, с нашим сочным морским лексиконом, любимыми уставными и неуставными словечками, знаменитым флотским юмором и дружескими «подначками», привычками, отношением к жизни и к службе, трезвые и подвыпившие, в боевом походе и на базе…

Я был польщен и обрадован, когда мой командир Зармайр Мамиконович Арванов сказал мне: «Я сегодня пригласил на товарищеский ужин главного режиссера театра Плучека. Приходи».

Валентин Николаевич Плучек славился на флоте как блестящий рассказчик и импровизатор, а заодно, как интересный, веселый и компанейский человек. Он

[312]

пришел к нам с гостем из Москвы — полным седым подполковником в очень сильных очках. Это был известный критик и музыковед Виктор Маркович Городинский.

Правду сказать, для меня, 23-летнего лейтенанта, такой ужин у командира лодки был несколько необычным событием. У старших офицеров была своя компания. Но, во-первых, это произошло в Росте, где нравы были попроще, а во-вторых, я все же был немного начитаннее других младших офицеров лодки и очень любил музыку.

А Зармайр Мамиконович выделялся среди других командиров своей общительностью, кавказской широтой натуры, замечательным чувством юмора, природным тактом. Командиром он стал совсем недавно, а до этого, будучи старпомом, ежедневно с нами встречался, оставаясь требовательным начальником.

Подробности этого ужина почти изгладились из памяти, это было очень давно. Но основные впечатления от встречи с двумя видными деятелями нашей культуры вряд ли я когда-нибудь забуду. За время войны и после нее мне доводилось не раз бывать на товарищеских ужинах и пирушках по различным поводам и без повода и всегда они проходили, в общем, почти одинаково: военная обстановка, перспективы войны («второй фронт» и т. д.), боевые успехи, повышения и перемещения по службе, награждения, присвоения званий, обсуждение комичных подробностей последних походов и событий в базе, известия о родных и близких, у молодежи — амурные «успехи» или «прогары» в Мурманске и Полярном. Традицией было не говорить о погибших друзьях, да мы почти ничего и не знали об обстоятельствах их гибели. Это была наша жизнь и мы выходили за ее рамки, только обсуждая в меру своего разумения очередное крупное военное или политическое событие, или кино, или пьесу.

Этот ужин начался необычно сдержанно, гости присматривались к нам, мы — к ним. Было ясно, что Валентин Николаевич привел к нам Городинского, чтобы тот на нас поглядел. Слава нашей лодки тогда

[313]

гремела вовсю. Да и сам Плучек был горд за нас. Командир поглядывал на уже приготовленный стол и шутливо извинялся перед гостями за скромность подбора закусок и напитков, а гости утверждали, что по теперешним временам это очень хороший стол, давно они не видели такого обилия. Арванов сказал, продолжая шутку, что гости могут его проучить, позвав к себе и устроив действительно хороший стол. Те от души рассмеялись и заявили, что всегда рады видеть хозяина у себя, но такого стола, как этот, им никогда не сделать. Плучек добавил, что он может сделать исключительно богатый и красивый стол, но только «яства» никто съесть не сможет. Здесь уже все засмеялись, зная возможности сцены, и командир пригласил всех рассаживаться.

Разговор за столом сначала не завязывался. Мы не хотели говорить на близкие нам темы, естественно полагая это неуместным бахвальством, а гости не решались нас расспрашивать, видя нашу сдержанность. Но в дело вступил наш традиционный первый тост — «за тех, кто в море», затем «за гостей», «за наш Театр Северного флота», все налегли на закуску и потихоньку начали «оттаивать». Чтобы побыстрее «разогреть компанию, Плучек рассказал пару очень смешных анекдотов на театральные темы, а также прочел не слишком скромный вариант басни Крылова «Ворона и лисица». Через пару тостов «за подводников» и «за артистов» командир, который также был замечательным рассказчиком, припомнил несколько смешных историй из нашей флотской жизни. Еще через пару тостов с гостями установился полнейший контакт. Плучек и Городинский, интеллигенты в лучшем смысле этого слова, что называется, старой закалки, тактично и ненавязчиво направили разговор на то, что их интересовало — на нашу жизнь, службу, боевые походы. Мы и сами не заметили, как разговорились, а они умело направили беседу на такие детали и тонкости, которые нам казались несущественными, а для них, людей искусства, были очень важны. Их интересные реплики и комментарии так разжигали нас, что