Переводчик Гитлера. Десять лет среди лидеров нацизма. 1934-1944 - Евгений Доллман Страница 67

Фельдмаршал и его офицеры ушли сразу же после обеда, оставив меня с полицейским атташе Каплером и вагнеровской фигурой в летной куртке, которой и был не кто иной, как сам Отто Скорцени. После нескольких вступительных фраз Скорцени прямо заявил нам, что о том, что он сейчас сообщит, не должен знать никто, даже посол Макензен и его сотрудники. Каплер был так доволен, что дуэльные шрамы на его лице покраснели. Впрочем, я сразу же решил про себя, что выполню обещание сохранить в тайне то, что скажет нам Скорцени, только в том случае, если это не повредит отношению ко мне Макензена, который всецело мне доверял. Наконец Скорцени перешел к делу – он явился сюда, чтобы найти дуче и освободить его. Я подумал о своем плане создания правительства во главе с Тассинари и сделал вид, что с интересом слушаю Скорцени. Я не хотел отказывать Муссолини в праве на свободу, хотя имел собственное мнение по поводу попыток оживить труп фашизма.

Отто Скорцени и его люди получили в ставке фюрера приказ помешать выходу Италии из оси с помощью государственного переворота. Ему разрешалось, в случае необходимости, арестовать короля, всю королевскую семью, кабинет министров, старших офицеров всех родов войск, а также тех фашистов, которые выступили против Муссолини на совещании Большого фашистского совета, а именно Галеаццо Чиано и Дино Гранди. В добавление к этому Скорцени заявил, что, «хотя он обязан действовать так, чтобы во время доставки этих людей в тюрьму никто не был убит или покалечен, сопротивление должно быть сломлено».

Для меня этого было достаточно. Я поинтересовался, сколько людей находилось в распоряжении Скорцени, и с облегчением узнал, что всего сорок или пятьдесят. Даже германские и восточно-римские командиры наемников, которые развлекались тем, что во времена Великого переселения народов постоянно нападали на смертельно больную Римскую империю, имели больше солдат. Когда же я спросил, были ли фон Макензен и фельдмаршал информированы о второй части задания Скорцени, то услышал в ответ мрачное «нет». В этом месте разговор на мгновение прервался. Ни Скорцени, ни я не тешили себя иллюзиями – мы оба прекрасно понимали, что неприятны друг другу. Разница между нами заключалась лишь в том, что я имел в своем распоряжении не пятьдесят вооруженных до зубов и решительно настроенных головорезов, а только Лупо, своего преданного эльзасского пса. Однако я предложил предотвратить резню в Риме, не прибегая к оружию.

Во второй раз мы встретились в кабинете полицейского атташе, в котором Скорцени и его люди устроили свой штаб. И снова я мог бы совершить подвиг, прямо заявив агенту Бюро госбезопасности о том, что я думаю о его планах в отношении Рима, но я, естественно, воздержался от этого. Я даже показал ему на карте, где находятся министерства и королевские дворцы, и сообщил, что дворец его величества, расположенный у подножия Квиринала, охраняется из рук вон плохо, хотя и окружен плотной завесой секретности. Короче, я сделал все, чтобы усыпить инстинктивное недоверие ко мне Скорцени, и я думаю, он скоро понял, что если дело дойдет до ночных атак и перестрелки, то я стану для него скорее помехой, чем помощником.

Я сделал то, что можно назвать небольшим предательством. Я зашел к фрау Макензен и попросил невозмутимую жену посла проследить, чтобы женщины и дети королевской семьи как можно скорее покинули свои дворцы и уехали из Рима. Я рассказал ей всю правду, зная, что она никому ничего не передаст. Она сразу же поняла, о чем идет речь, и мы с ней быстро договорились. В подобных случаях женщины гораздо более надежные и решительные помощники, чем мужчины, которые чувствуют себя связанными присягой, а также своим гражданским и профессиональным долгом. Вскоре мне сообщили, что при дворе остались одни мужчины, которые могут постоять за себя и не нуждаются ни во мне, ни в жене посла, чтобы защитить свою жизнь и корону.

Далее, я оказался настолько смелым, что пригласил Каплера, холодного, голубоглазого полицейского атташе Третьего рейха, на личную встречу в доме полковника Хельфериха, представителя адмирала Канариса в Риме. Я выбрал это место, которое Хельферих с готовностью предоставил в мое распоряжение, чтобы избежать ненужного интереса к нашей встрече со стороны немцев и итальянцев. Я сказал Каплеру, что считаю планы его коллеги Скорцени не только неосуществимыми, но и крайне опасными. Я также сообщил ему, что итальянцы, и в особенности шеф полиции Кармин Сениз, достаточно хорошо информированы о том, что угрожает нынешним правителям их страны, и успели принять необходимые меры.

Штурмбанфюрер СС, как и Скорцени, ходивший в любимчиках у своего шефа, Кальтенбруннера, был вовсе не глупым человеком. Это был холодный и расчетливый мастер своего дела. Связанный присягой и никогда бы не осмелившийся нарушить прямой приказ начальства, он, без сомнения, прекрасно понимал, что Скорцени вряд ли удастся выполнить задание, которое являлось бесцеремонным вторжением в сферу его ответственности. Я знал о неприязни, которую испытывал ко мне Каплер, но, думаю, он хорошо понимал, что я, как переводчик, порхающий, словно бабочка, в высшем свете, гораздо менее опасен для него, чем Скорцени и та власть, которую он получил по приказу свыше. Короче, Каплер быстро все просчитал и заявил, что готов вылететь в Берлин, чтобы встретиться с Гиммлером и посоветовать ему не оказывать поддержки авантюрным планам Скорцени. Мы пожали друг другу руки – впервые сделав это от чистого сердца, – и он ушел.

Он и вправду встретился с Гиммлером, и я подозреваю, что только его прошлые заслуги помешали рейхсфюреру арестовать его на месте. К тому времени, когда Каплер вернулся, моя нужда в нем в значительной степени уменьшилась. Как всегда бывает в критические моменты истории, в дело вмешался случай, который спас и меня, и Рим. Я встретился с Зеппом Дитрихом, командиром лейбштандарта, уроженцем Баварии и самым старшим по званию наемником Адольфа Гитлера. Конечно, я сталкивался с ним и раньше, во время моих официальных поездок в Третий рейх. Всякий раз, когда я видел Дитриха – коренастого, толстого, много пьющего, очень грубого человека, – я вспоминал о Тридцатилетней войне и о тех днях, когда люди такого типа составляли основу армий Валленштейна, Тилли и Густава-Адольфа. Это был прирожденный солдат удачи, а какой народ откажется от услуг подобных людей в годину суровых испытаний? Возможно, только итальянский, но тот, кто знает и любит его, понимает, что естественные наклонности и достижения этого народа никогда не имели воинственной природы.

Зепп Дитрих, который явился к фельдмаршалу Кессельрингу и доложил, что поступает в его распоряжение в качестве командующего соединениями лейбштандарта в Северной Италии, думал, что я познакомлю его с тем, что предлагает Рим с точки зрения выпивки, женщин и песен. Я посвятил ему один вечер, имея в виду совсем другое.

Позади Монте-Джаниколо, известной всем гостям Рима тем, что оттуда открывается прекрасный вид на Вечный город, особенно на закате солнца, стояла одна из самых моих любимых тратторий, «Да Скарпоне». Я часто посещал ее вместе с синьориной Биби и «альфредиани» и считался ее завсегдатаем. Время было совсем неподходящим для вечеринки, но это не имело никакого значения, поскольку над Римом нависла смертельная опасность. Заказав вино «Фраскати», группу певцов, исполнявших народные песни, несколько красивых девиц и много спагетти с цыпленком – короче, небольшой Oktoberfest в римском стиле, – я привез грубого солдата и его товарищей на вершину Монте-Джаниколо. Старый вояка, наделенный истинно баварской восприимчивостью к красотам природы, Дитрих начал таять. Шаг за шагом я претворял в жизнь свой стратегический план: сначала дал ему полюбоваться Вечным городом, сверкавшим в лучах заходящего солнца, затем красивые девушки угостили его золотистым «Фраскати», и наконец были поданы огромные блюда со спагетти и цыплятами, которых мы поглощали под сентиментальные звуки народных песен. К тому времени, когда мы добрались до цыпленка, лейбштандартенфюрер разглагольствовал о тех удовольствиях, которым мы предавались, а когда с цыпленком было покончено, он вежливо выслушал мой рассказ о том, как император Нерон сжег город. И хотя Дитрих глубоко презирал «короля-щелкунчика», его семью и его правительство, он заявил, что не допустит, чтобы Рим стал жертвой нового неронова пожара. Глядя на вино, женщин и певцов, Дитрих внимательно слушал меня. Я набрался храбрости и нарисовал перед ним мрачную картину того, во что может превратиться Рим, если план его господина будет осуществлен. Впрочем, он с усмешкой заявил, что это «очередной блеф Гитлера». Мне так не казалось, но вино и все, что его сопровождало, оказало расслабляющее воздействие и на меня. Подчеркнув, что спасение Рима от разрушения будет иметь историческое значение, я поднял уже не помню какой по счету бокал за Зеппа Дитриха и Вечный город. Красавицы тоже подняли свои бокалы, а музыканты с большим чувством сыграли бессмертный «Гимн Риму» Джакомо Пуччини.