Музыка и Тишина - Роуз Тремейн Страница 67

Магдалена смотрит на Йоханна. Младшие мальчики опускают глаза на свежевычищенные башмаки.

— Мадам… — начинает Йоханн.

— Возможно, он катается на своем пони или играет с котенком? Он окрестил его Отто, как ему велели?

— Да, — запинаясь, отвечает Йоханн, — котенка зовут Отто. Но мы были вынуждены послать Маркуса…

— Маркус отказывается делать уроки, — говорит Борис.

— Совсем ненадолго… — говорит Магдалена.

— Ах, Боже Мой, — перебивает ее Кирстен. — Теперь я еще больше запуталась. Будем говорить начистоту. Мы привезли для Отто клубок шерсти, не так ли, Эмилия?

Эмилия кивает. Она знает, что ей вот-вот скажут нечто такое, чего она не хотела бы услышать. Слова эти произносит Магдалена.

— Увы, — говорит она, — из любви к Маркусу мы испробовали все, что могли, но не сумели научить его… жить среди людей. Сейчас он на попечении Герра Хааса. Мы надеемся, что упорный труд и учеба его вылечат.

— От чего вылечат? — спрашивает Кирстен.

— От злых выходок, — отвечает Магдалена.

Наступает молчание. Кирстен смотрит на Эмилию, чье белое, как лунный камень, лицо с мольбой обращено к ней.

— Ах, как грустно мне это слышать, — говорит Кирстен, и очаровательная улыбка исчезает с ее губ. — Я по собственному опыту знаю, что дети порой слишком дают волю воображению, но злые выходки — ведь Маркус вовсе не злой мальчик. А кто такой этот Герр Хаас? Надеюсь, он человек добрый.

— О да, — поспешно говорит Йоханн.

— Школьный учитель? Не мог бы он приезжать сюда, чтобы заниматься…

Йоханн и Магдалена снова обмениваются взглядами. Эмилия чувствует, что данное ею Кирстен обещание сохранять невозмутимость невыполнимо, да и стоит ли его выполнять, если то, что они приехали исправить, исправить невозможно. Ее руки взлетают к лицу, и она кричит:

— Отец, что вы сделали с Маркусом?

— Эмилия, дорогая, ты же слышала, — быстро говорит Кирстен, — Маркус у некоего Герра Хааса. Но, разумеется, нам необходимо знать, что он за человек.

Йоханн на шаг приближается к Кирстен, словно его слова предназначены только для нее, а не для Эмилии, но видит, что Кирстен протягивает к Эмилии руку и обнимает ее за плечи, как мать обнимает любимое дитя.

— Он в Архусе… — сказал Йоханн.

— Все делается только для его блага… — говорит Магдалена.

— Он отказывается делать уроки… — повторяет Борис.

— Ах, вы только посмотрите, — говорит Кирстен, — Эмилия вот-вот расплачется! Надеюсь, вы не собираетесь сказать нам, что в Архусе, в доме этого Герра Хааса, есть нечто такое, что может ее испугать?

В эту минуту одинокий луч солнца падает на стол, накрытый Магдаленой в соседней комнате для изысканного полдника. И Магдалена, которую внезапно осеняет, что Кирстен не сядет с ними за стол, поворачивается лицом к двери.

— Маркуса, — холодным тоном объявляет она, — отправили в исправительный дом. Он вернется лишь тогда, когда научится отличать правду от лжи, но никто из нас не знает, сколько времени на это потребуется.

Польза маскировки

В начале ноября на Данию обрушиваются холодные дожди с Норвежского моря {86}.

Закутав голову шалью, Вдовствующая Королева София выходит под дождь и смотрит в яму, которую выкопали для ее сокровищ.

Зрение у нее уже не так хорошо, как прежде. Однако она видит, что в дальнем углу ямы притаилось какое-то существо, и громко шамкает: «Что там такое?» Но существо не двигается, и она не может понять, что оно собой представляет. Когда женщина стареет, отмечает про себя Королева, она теряет способность видеть ясно даже то, что у нее перед глазами. И окружающие ее люди могут этим воспользоваться. Они могут лгать. Могут выдать змею за кусок коры и кусок коры за змею. Могут притворяться, что вещи в сохранности и на своих местах, тогда как в действительности их мало-помалу разворовывают.

По крайней мере, Королева София видит, что у ямы очень заброшенный и даже смешной вид. Как могла она додуматься свалить свои сокровища в эту грязную дыру в земле? Теперь это кажется ей смешным, такая мысль могла прийти в голову только крестьянке. Она сжимает рукой шаль под подбородком, как могла бы сжимать ее простая крестьянка, и возвращается в замок, размышляя, не слабеет ли она рассудком. «Но как, — бормочет она, — может слабый рассудок распознать собственное увядание? Если рассудок способен допустить мысль, что он слабеет, то не служит ли эта способность достаточным доказательством, что ничего подобного не происходит?»

Она негодует на свои сомнения. Негодует на ледяной безжалостный дождь.

В тот же день, немного отдохнув, Королева София снова — в десятый или двенадцатый раз за неделю — спускается в подвал.

У нее родилась новая идея. Родилась из признания того факта, что Королеву можно легко принять за служанку из-за обычной шали на ее голове. Она поняла, с какой легкостью можно замаскироваться. И твердо решила, что именно это сейчас необходимо. Ее золото останется в подвале, но будет замаскировано подо что-то другое. Немного изобретательности, и видимость отвлечет внимание от сути. И уж тогда пусть ее сын присылает в Кронборг на поиски спрятанных сокровищ своих людей: они спустятся в подвалы, будут стоять так же близко от золота, как стоит сейчас она с лампой в руке, но ничего не увидят. Они скажут Королю, что в подвале нет ничего, кроме нескольких бочек вина.

Она улыбается. Она слышала, что утварь из буфетной в Росенборге отправлена на переплавку. Что еще можно переплавить, кроме самой короны? И все же Король не расстается с мечтой построить китобойные суда, заявляя, что из омывающих Данию морей появятся существа, которые ее спасут. Если Кристиан пожертвует дарами, полученными за тридцать лет, включая те, что он получил, женившись на Анне Катерине, значит, он пожертвует всем и не постесняется забрать у своей матери то, что она оставила себе в качестве утешения.

Но теперь этого не случится. Хоть Королева и жаловалась, что рассудок ее начинает слабеть, он, по крайней мере, еще способен проявить изобретательность. И благодаря этой изобретательности она сохранит свои деньги.

На следующий день она приводит в подвал плотника и каменщика. В руки каждого она кладет по далеру и запирает дверь на засов.

Высоко подняв лампу, отчего ее морщинистое лицо напоминает лицо привидения, она сообщает работникам, что намерена дать им некие распоряжения, которые, не задавая вопросов, надлежит выполнить до последней детали.

— А если, — шепчет она, — вы поведаете хоть одному мужчине, ребенку, женщине, хоть одному смертному на этой земле устно или письменно, в чем заключаются эти распоряжения, — будьте уверены, я узнаю об этом, ибо нет ничего, что носилось бы в Дании по воздуху и не дошло бы до моих ушей, — ваши дома будут преданы огню, ваши семьи станут просить подаяние на улицах, а сами вы проведете остаток дней своих во тьме этих подвалов.