Княгиня - Петер Пранге Страница 67

Лишь груды мусора па улицах напоминали о недавнем карнавале, на три дня и три ночи устранившем все границы приличий с тем, чтобы позволить людям раскрепостить чувства и выпустить наружу агрессию и похоть, накопившиеся в душах за целый год. А в среду первой недели Великого поста в городе и в сердцах его жителей снова поселился покой — сорок дней отводилось на покаяние и самоуглубление. И пасторы, смазав персты освященным пеплом пальмовых ветвей ушедшего года, осеняли ими прихожан, дабы вновь напомнить им, что они ничто, пыль на ветру и в пыль обратятся.

Ранним утром побывала на мессе и Кларисса, однако прикосновение ко лбу покрытых освященным пеплом перстов так и не избавило княгиню от непокоя и тревоги, охвативших ее минувшим днем. На коленях сиротливо лежали позабытые пяльцы — Кларисса не могла сосредоточиться на вышивании. еe не переставал донимать один и тот же вопрос, ставший злым духом мучения: что же представляет собой скульптура Бернини, которую кавальере решил выставить на обозрение римлян? Ведь речь шла о святой Терезе. Неужели Лоренцо, позабыв о приличиях, воспользовался ее внешностью ради привлечения внимания к своей персоне? После всего, что было между ними?

Почему бы просто и без обиняков не спросить о скульптуре Олимпию? Что-то удерживало Клариссу от этого, к тому же она со вчерашнего утра еще не видела кузину. И хотя никто не мог поставить ей в вину то, что она служила моделью для изображения святой, при мысли о том, что и Олимпия, и другие узнали ее в святой Терезе, Клариссе становилось не по себе. Чтобы хоть как-то отвлечься, княгиня попыталась сосредоточиться на вышивке. Может быть, причиной всех тяжких дум пустой желудок? После переедания последних дней поститься всегда не привычно.

— Княгиня, к вам гость.

Кларисса недоуменно взглянула на лакея. Гость? Кто бы это мог быть? Неужели?.. Неужели ее друг все же почувствовал, что ей сейчас нужно с кем-то поговорить?

— Пожалуйста, просите! — обрадовалась Кларисса и поднялась со стула.

К ее великому удивлению, в гостиную вошел не Борромини, а Бернини. Сопровождавший его лакей нес в руках огромных размеров цветочный горшок. Кларисса, еще не совсем придя в себя, невольно отступила на шаг — это ведь была их первая встреча с той незабываемой ночи.

— Кавальере, — пролепетала она, — я… я не думала, что это вы… Кавальере, склонив голову набок, с маской меланхолии и боли на лице, в растерянности разведя руки, шел прямо к ней.

— Мне следовало уже давно нанести вам визит, — проговорил он, — но я все не решался и не знал, что сказать. Вот, примите в подарок.

Жестом Лоренцо указал пришедшему вместе с ним лакею поставить горшок.

— Это датура, или бругмансия, — пояснил он, заметив ее недоуменный взгляд на торчавшие из грунта голые шершавые стебли. — Сие растение зацветает всего лишь на одну ночь. Это символ совершенной красоты и одновременно скоротечности и безвозвратности нашего счастья.

— Какая же ты умница, Кларисса, что решила занять моего гостя!

Вперив в княгиню пристальный взор, в дверях стояла донна Олимпия.

— Твоего гостя? — изумилась Кларисса.

— Да, это я пригласила кавальере, нам необходимо обсудить с ним нечто важное.

Кларисса вопросительно посмотрела на Лоренцо. По тому, как старательно Бернини избегал ее взгляда, она поняла все. Следовательно, синьор Лоренцо Бернини изволили нынче пожаловать не к ней, во всяком случае, не только к ней…

— В таком случае мне не хотелось бы мешать…

— Нет-нет, дитя мое! — стала уверять ее кузина и взяла за руку. — Что подумает кавальере, если ты уйдешь? Еще ненароком оскорбится. Не так ли, синьор Бернини?

— Донна Олимпия! — замахал руками Лоренцо. — Да вы и впрямь читаете мои мысли!

— Вот видишь, — с преувеличенной укоризной проговорила донна Олимпия. — Останешься с нами!

Убедившись, что ее слова возымели действие, она наконец отпустила руку Клариссы. Донна Олимпия подвела гостя к стоящему в центре гостиной столику, за который они и уселись.

Кларисса не торопилась присоединяться к ним. Происходящее смутило ее, и мысли княгини неслись наперегонки. Повинуясь скорее инстинкту, чем рассудку, она вернулась к камину и вновь уселась за прерванное вышивание. Что должно означать это странное подношение? И эта фраза — «…зацветает всего лишь на одну ночь». Руки у нее тряслись так, что нечего было и пытаться брать в руки иглу.

Притворяясь, будто целиком поглощена выбором узора для вышивки, Кларисса услышала, как ее кузина сказала:

— Вчера я побывала в Санта-Мария-делла-Витториа. Специально заходила взглянуть на вашу Терезу. Пусть даже кое-кто из кардиналов выражает недовольство, это, вне сомнения, великое произведение, кавальере! Вы уже не раз удивляли публику своими идеями, по сейчас, не побоюсь сказать, превзошли самого себя. Моему восхищению и изумлению нет границ.

— Похвалы заслуживаю не я, — скромно ответил Бернини. — Я читал труды святой Терезы, и это существенно по облегчило мне работу. Из них я черпал вдохновение. Полагаю, вам знаком «Путь к совершенству»?

— Не могу с уверенностью сказать — возможно, мне и попадалась эта книга. И все же меня поражает ваша неисчерпаемая фантазия. Откуда вы только берете все новые и новые идеи?

Не успел Бернини ответить, как донна Олимпия обратилась к Клариссе:

— Жаль, что ты не поехала со мной. Ты даже не понимаешь, что пропустила. Но что с тобой? Ты побелела как мел! Снова уколола палец?

— Нет-нет, ничего.

Кларисса склонилась над вышивкой, чтобы скрыть смущение. Если еще минуту назад она сомневалась, то теперь все сомнения отпали: Бернини действительно использовал ее как натурщицу, чтобы напомнить публике о себе. По мере продолжения беседы страх Клариссы усиливался: сейчас Олимпия даст понять, что ей все известно. И будто в подтверждение кузина спросила Бернини:

— Могу я полюбопытствовать, кавальере, кто служил вам моделью?

Кларисса невольно подняла голову. Донна Олимпия в упор глядела на нее: строго, испытующе, без тени приязни.

— Нужно быть очень смелой женщиной, чтобы отважиться на такое.

— Мне… мне казалось, вы знаете, — смущенно ответил Бернини, бросив умоляющий взгляд на Клариссу.

Когда взгляды их встретились, она, почувствовав, что краснеет, опустила голову.

— Мне очень жаль, донна Олимпия, — ответил он. — Однако мой долг художника велит мне хранить молчание.

— Да-да, конечно, — сделанным пониманием ответила Олимпия, — это я так, из чистого любопытства. Вы совершенно правы, подобные вопросы лишь отвлекают от главного. Главное ведь не то, кто вам позировал, она не в счет, главное — само произведение, а оно — ваш бесспорный успех! Но мне хотелось бы переговорить с вами сейчас совершенно о другом.