Повелители фрегатов - Владимир Шигин Страница 67

Чем увлекались моряки нашего парусного флота в свободное от службы время? О чем мечтали? Что читали? Дошедшие до нас воспоминания показывают, что многие молодые офицеры старалась воспользоваться нахождением за границей для расширения кругозора Они осматривали города и порты, совершали поездки по окрестностям, посещали музеи и монастыри, церкви и древние развалины. Разумеется, что тому азарту, с которым наши офицеры бросались в поездки по интересным местам, способствовала долгая обособленность от большого мира, как во время долгих зимних кронштадтских сидений, так и изолированность от внешней информации во время плавания.

Д.Н. Федоров-Уайт в своей статье «Русские флотские офицеры начала XIX века» писал на сей счет: «По имеющемуся материалу трудно составить себе точное представление об общем уровне умственных интересов и начитанности моряков начала XIX века. Очень вероятно, что оставившие после себя записки и журналы были скорее впереди, чем посередине, массы тогдашнего офицерства. Все же, сравнительно большое число печатных трудов, которые удалось посмотреть, заставляет думать, что интерес к истории, экономическим наукам, живописи, литературе, музыке, скульптуре и архитектуре, о котором свидетельствуют воспоминания, не был исключительным достоянием их авторов.

Музыка и пение настолько тесно связаны со всею культурною жизнью русского народа, что не приходится удивляться рассказу Шамиссо, что на крошечном «Рюрике» был образован матросский хор с «янычарской музыкой», а офицеры купили фисгармонию, которую они попытались установить в тесном помещении кают-компании. Броневский (лейтенант, участник экспедиции адмирала Сенявина в Средиземном море в 1806 году. —В.Ш.) отправляется на Рождество в церковь Св. Филиппа в Палермо на ораторию… «слышу: слава в вышних Богу. Это поет хор ангелов… радуюсь, что силы небесные столь ко мне близки… волхвы умолкли — и один нежный сладостный голос восхитил вновь мои чувства; не смею пошевелиться, не смею перевести дыхания — душа и взор обращены к небу… ничто так не возвышает душу, как музыка и подобное пение».

Наши моряки приносили итальянскую музыку к себе домой, в Россию. Даль пишет. «Настроили гитару, сыграл и спел, сам для себя старинную итальянскую арийку, которую выучил его один… вековечный капитан-лейтенант, бывший еще в знаменитом корфинском походе».

Коробка (лейтенант, участник экспедиции Сенявина в Средиземном море в 1805 — 1807 годах. —В.Ш.), в разговоре о музыке и пении, говорит «люблю отменно и то и другое»… «с удовольствием неизъяснимым я слушал прилежно и дабы не упустить ни одного тона, не смел дышать». В Триесте, где он слушал оперу «Инеса де Кастро», он восхищался певицею Сесси, которую называет «первой в Италии». Когда труппа итальянских актеров совершает переход на судне Коробки, то один из артистов, «всегда окруженный нашими гардемаринами, вторит им на гитаре». У Коробки развитый вкус Он сравнивает между собой оперные труппы в различных городах Италии. Восторгаясь пением знаменитого Давида в опере Сан-Карло в Неаполе, он однако критически оценивает его игру. Перечисление им итальянских композиторов: «чтобы насладиться особенно гармониею Лео, Жомелли, Гримальди, Чимарозо и Поезиелло, Неаполь и теперь и всегда будет великим хранилищем музыкальных произведений» показывает, насколько этот флотский офицер освоился с итальянской музыкой.

Театралов среди тогдашних флотских офицеров было великое множество. Декабристы Бестужевы устраивали в Кронштадте театральные представления и разыгрывали там пьесы Коцебу, которые в то время появлялись на подмостках чуть ли не всей Европы. Николай Бестужев был и директор, и костюмист, и режиссер, и главный актер». Михаил Бестужев организовал театр даже в Архангельске. Коробка восторгался в Италии театром марионеток, куда он случайно попал с ватагой гардемарин. Разбирая виденные им представления в Венеции, он пишет: «Пьеса была очень не занимательна; балет «Портной», глупейшее произведение ума». Другая пьеса — «Арлекинада» так ему понравилось, «что не пропускал ни одного представления, и нередко выходил из театра с толпой».

Записки Броневского пестрят упоминаниями о виденных театральных представлениях. Так, в Палермо «оперы Буфо и Арлекин превосходны, балет также хорош, но трагедий, особенно трагических опер, можно сказать, нет». В театре Сан-Фернандо он видел «Дидону, сочинение славного Метастазия». Английский театр, по-видимому, нравился нашим морякам значительно меньше итальянского. «Я был в Госпортском театре и более никогда не пойду, — пишет в своем журнале Коробка, — национальные комедии до того наполнены площадным буффонством, что не имеют и малой занимательности. Актеры: один ломается, другой важничает, третий выдает себя за чудака, и кто из них успеет прежде рассмешить публику, тот и остается любимцем ее». Коробка сожалеет, что «Шекспировы трагедии» редко даются «по малому числу хороших актеров».

Русские моряки александровских времен были в числе первых российских балетоманов. Даже балет «Дуо двух гитар» в скромном корфинском театре привлекает Коробку. О местной Prima-grotesca Люйджини он говорит, что она «есть из тех, которые высоко скачут, танцует бесподобно, не уступая первой балерине г-же Гаетани». Он ездил в корфинский театр ежедневно, но его страсть к балету не проходила. «Сегодняшний балет, как содержанием, так и игрою актеров и музыкою, по справедливости заслуживает быть назван превосходным… Г-жа Гаетани неподражаемо изображает свою радость, отчаяние и надежду; пантомима ее оживлена была языком чувства». Народный балет, поставленный корфинскими крестьянами, тоже понравился Корбке: «Это явление простых мужиков на сцене, по новости своей меня заинтересовало и нравилось». Танцовщица триестского театра привела его в восторг. Он «никак не мог ожидать, чтобы в таком провинциальном городе, как Триест», могла быть отличная труппа

Живопись также увлекала флотских офицеров. Дочь адмирала Мордвинова пишет о своем отце, что он «был большой знаток в живописи и… еще в 1784… в Ливорно… составил себе собрание картин знаменитых живописцев». Сын Мордвинова, хотя не имел хорошего учителя живописи, но всегда любил рисовать. Коробка, осматривая картины в церквах на Корфу, находил, что «живопись, особенно в старых Греческих церквах, похожа на китайскую». Сознаваясь в отсутствии правильного художественного образования, он все же стремился выработать собственный вкус, а не следовать чужим суждениям «Не будучи знаком в сем изящном искусстве, не рассматривая картины своими глазами, я не видел причины… восхищаться и выдавать хорошее за превосходное, и посредственное за образец искусства живописи». Коробка — поклонник Рафаэля: «Исходящий от ангела свет… есть чудо в искусстве смешения темноты со светом, есть лучший свидетель таланта Рафаэля — один Рафаэль достиг совершенства». Броневский, осматривая храмы Палермо, замечает: «Не только лучшие церкви, но и малые часовни, украшены трудами искуснейших художников. Рафаэль, Мишель-Анжело, Корреджо, даже и в копиях показываются необыкновенными творениями искусства живописи».