Метрополис. Город как величайшее достижение цивилизации - Бен Уилсон Страница 67

Джеймс Ходжсон читал бесплатные лекции по ньютонианской математике и физике в «Морской кофейне», и там же он демонстрировал воздушные насосы, микроскопы, телескопы, призмы и другие аппараты, которых ранее за пределами Королевского общества никто не видел. Люди из Сити интересовались математикой и наукой, поскольку те обещали прогресс в навигации, что волновало сердца торговцев столь же сильно, как и страхователей в кофейне Ллойда. Культура кофеен позволяла теоретикам вступить в контакт с моряками, носителями практических сведений. Финансовая революция и научная революция встречались за чашкой кофе ^[234].

Точно так же любимыми местами для встреч могли похвастаться и другие виды деятельности, серьезной и не особенно. Одна кофейня предлагала уроки фехтования, другая – изучение французского языка. Отправляйтесь в кофейню Уилла в Ковент-Гарден, а потом к Баттону, и вы встретите всех значимых поэтов и писателей города. Отправляйтесь к Дюку, и окажетесь среди актеров и драматургов; в «Старой Бойне» можно попасть на тусовку художников. Модники и придворные собирались в заведении Уайта на Сент-Джеймс-стрит, продавцы книг и издатели – у Чайлда, что рядом с собором Святого Павла. «В кофейнях невольно общаются все разновидности людей, богатые сталкиваются с бедными как старые знакомые», – комментировал Джон Хафтон, член Королевского общества ^[235].

Упомянутый выше Пепис не особенно любил кофе, и ничего удивительного. Небольшое количество бобов варили в котле, получалась более слабая и менее вкусная версия того, что мы делаем сейчас. Но напиток сам по себе вовсе не был главным делом. «Я нахожу много удовольствия [в кофейнях], – говорил Пепис, – благодаря разнообразию компании, а также темам бесед». Кофейни играли важную роль в городах, они давали мотив и место для спонтанных встреч и для создания неформальных социальных связей. Лондон конца XVII века, где через край лились знания по поводу финансов, науки и искусства, наглядно показывает, как города могут максимизировать вероятность случайных встреч, незапланированных дискуссий и обмена идеями. Изобилие мест, где можно собраться компанией и поразвлечься, сделало города более динамичными, чем они были до того. Кофе творит свою магию не само по себе; кофейни с их ритуалами общения и социализации стали воплощением новой, формирующейся урбанистической культуры.

* * *

Долго бывший незначительным, отсталым городом, Лондон процветал в конце XVII века, а в XVIII веке стал величайшим глобальным метрополисом, похитив корону международной торговли у Амстердама. Население Лондона удваивалось каждый век: более 250 тысяч в начале XVII века и 500 тысяч – к его концу; еще через сто лет Лондон стал первым европейским городом, который перевалил за цифру в миллион… после Рима II века.

Стремительно увеличивалось не только население; доход на душу населения вырос как минимум на треть между 1650 и 1700 годами, в тот период, когда на сцене появились кофейни. У людей были деньги, чтобы тратить, и они тратили их не только в новомодных кофейнях, но на целый ряд потребительских товаров, на модные вещи и на литературу. Наиболее важно, что они щедро расходовали на развлечения ^[236].

Но с этим быстрым подъемом благосостояния явилось и постоянно грызущее беспокойство. Головокружительная экспансия Лондона, его новый, только что разбогатевший средний класс, его яркая потребительская культура, циклы подъема и упадка представляли серьезную угрозу для сложившейся социальной системы. Для некоторых кофейни были бастионом политических бесед и городской общительности; другие воспринимали их как воплощение ужаса современного мегаполиса – противоречивый хаос ничем не сдерживаемой болтовни, неразбериха, в которой без ограничений смешиваются разные классы, царство коммерции, покушающееся на традиционный авторитет церкви и государства.

Лондон был уничтожен пожаром 1666 года, и из пепла он восстал новым городом. Густонаселенный и невероятно богатый, он выглядел возрожденным Вавилоном, пугающим монстром, где обитают толпы людей, а уличное движение шумно и плотно. «Град Лондона – некий большой Лес Диких Зверей, – предупреждал моралист, – где большинство из нас странствует меж рискованных затей, и все мы с равной дикостью относимся друг другу, одинаково разрушаем друг друга» ^[237].

«Странные торопливость и нахальство», «деловитое секретничанье и вред» были сами по себе плохи. Но куда более тревожным выглядело то, каким образом обширный метрополис обезличивал людей, позволял им прятать свою идентичность так, что «злодеи, обманщики и самозванцы» кишмя кишели на его улицах ^[238].

Чепуха – таков был ответ. Город был машиной усовершенствования, а не устройством для порчи морали. В городе «мы полируем друг друга, стесываем наши углы и грубые стороны посредством дружеских столкновений», – писал герцог Шефтсбери в 1711 году. Позже в том же столетии шотландский философ Дэвид Хьюм утверждал, что мужчины и женщины, которые «набиваются в города», проходят через «повышение гуманности от привычки жить вместе, вкладываясь в удовольствия и развлекая друг друга» ^[239].

Разговоры, удовольствие и развлечение: досуг был главным фактором, который помог облагородить общество в современном метрополисе. Британская урбанистическая культура с конца XVII века во все большей степени начала определяться такими вещами, как «вежливость» и «воспитанность». Сотни книг о том, как себя вести, наводнили рынок, предлагая советы, как поступать на публике и в частной жизни. Традиционные представления о хороших манерах и куртуазном поведении исходили от королевского двора и больших сельских резиденций аристократии – именно там задавались стандарты манер и умения вести беседу. Но в эпоху кофеен воспитанность начала ассоциироваться с чем-то совершенно иным. Манеры, рожденные городской средой, взяли верх над пышной и жесткой придворной культурой доброго, но старого времени. Точно так же, как научные дискуссии, политические дебаты и деловая жизнь выбрались из замкнутых миров университетов, парламента и гильдий на открытые форумы вроде кофеен, культура поведения и искусство в качестве развлечения постепенно распространялись все шире и находили спрос у публики ^[240].