Мальчики с бантиками - Валентин Пикуль Страница 67

Наша задача — чтобы его не потопили! Охраняя транспорт от подводных атак, мы берегли и себя. Конвойная служба всегда скучновата. Но ослабить напряжение ни на минуту нельзя. Все спокойно, но ты ведь никогда не знаешь, что произойдет в следующий момент.

Переход до Иоканги тянулся долго. Сколько ни приказывали с нашего мостика увеличить скорость, «панамец», словно глухой, шел на восьми узлах. Я слышал, как командир сказал:

— У него же турбины. Двенадцать узлов смело дать может…

Нам эта волокита надоела. Среди ночи я услышал взрывы. С кормы сбросили глубинные бомбы. Неужели атака?

— Нарочно парочку сбросили, — объяснил мне Курядов, — чтобы союзники пошевелились…

Счетчик лага застучал и отметил скорость в тринадцать узлов. Как видно, страх перед подводными лодками был силен. Шли дальше. Не могу сказать, что я привык к качке. Она стала для меня обыденной, как и тошнота, как и желание спать. Рулевых на эсминце было трое, и в моих услугах они особенно не нуждались. Но меня все же приучали к рулю, ставя в рубку когда на часок, когда на два.

До самой Иоканги прошли без приключений, если не считать того, что возле Святого Носа мимо нас проскочила немецкая торпеда. Акустики не обнаружили противника под водой: очевидно, лодка притаилась под самым берегом, выжидая удобной цели, и засечь ее приборы не смогли. Торпеда пришлась как раз на мою вахту. Я даже не понял, в чем дело. Вдруг поднялся гам на мостике, сигнальщики в тулупах кричат, а мне — команда:

— Лево на борт! Клади до предела…

Передо мною, сияя голубым фосфором, резко качнулись стрелки тахометров — мы прибавили оборотов, — а потом нервно застучали мои рулевые датчики. Отработав крутой поворот, я видел, как далеко в море от нас убегает сизо-пегая дорожка керосиновых газов, вспененных торпедным мотором. Смерть прошла мимо в самой прозаической обстановке. Я даже не удивился, будто в меня каждый день пускали по одной торпеде. Молодости вообще несвойственно испытывать страх, жить она собирается вечно.

Когда «панамец» втянулся в гавань Иоканги, мы проследовали за ним на глубокий рейд, а навстречу нам, грохоча дизелями, побежали искать подлодку «морские охотники», два маленьких героя под гвардейскими флагами. На баке у них по пушчонке, на корме — пяток-другой глубинных бомб, а они-то и есть подлинная гроза для подводного противника…

Утром я проснулся и вижу, что на рейде дымят три наших тральщика, готовые отконвоировать «панамца» дальше. Белое море уже захвачено в ледяной плен, транспорт потащат с помощью ледокола, так что насморк неграм был вполне обеспечен.

Выяснилось, что тральщики доставили из Архангельска тридцать унтер-офицеров американского флота, специалистов по радиолокации. Теперь штаб поручал нам взять эту ораву с собой в Мурманск, откуда они с обратным караваном вернутся на Родину.

* * *

В первой палубе эсминца жила, как тогда говорили, морская интеллигенция, к которой имел честь принадлежать и ваш покорный слуга, — рулевые, аншютисты, акустики, сигнальщики Хотя тут и трясло порядочно на качке, но в корме было бы еще хуже: там у матросов зубы стучали от работы винтов. Потому-то гостей решили поселить в нашей палубе. Командиры боевых частей попросили нас убраться на время в другие кубрики.

— Как-нибудь, — было сказано, — приткнетесь по углам. Пойдем быстро. Узлах на восемнадцати. Так что долго мучаться не придется. А тебе, юнга, предстоит бачковать сразу на два стола.

За своих я не боялся, а вот заокеанские гости…

— Боюсь, — признался. — Вдруг не угожу американцам?

Курядов на это лишь отмахнулся:

— Да брось ты! Это же не англичане. С американцами просто. Что ни дашь — все слопают и еще просят. Они такие.

Матросы убрались из кубрика, предварительно застелив свои койки свежим бельем. Я залил лагун кипяченой водой. Баталер выдал мне большую бутыль с клюквенным экстрактом. «Это вашей палубе… на месяц!» — предупредил он меня. Рядом с бутылкой я положил ложечку. Одной чайной ложки на большую кружку вполне достаточно, чтобы человек «окривел». Все в порядке.

Позвонил я в каюту штурмана:

— Товарищ старший лейтенант, я все сделал, что еще делать? Может, уйти?

— Дождись их, — ответил штурман. — Все-таки они наши гости, а ты будь вежливым хозяином.

— А чего говорить им? По-английски я ни в зуб ногой!

— Как-нибудь столкуешься. Да они к тебе и не полезут с разговорами. Больно ты им нужен со своими речами…

Слышу, что наверху началась возня с тросами и кранцами. Нас качнуло, что-то громко затрещало — это неудачно подвалил к нам тральщик, ломая привальный брус нашего эсминца. С палубы — голоса и шум: ну, значит, идут! Я посмотрел на себя в зеркало: вполне представительный мужчина. Одернул на себе робу.

Сначала через люк долго сыпались чемоданы и узлы, банджо и балалайки. Американцев еще не видать, в по трапу кубарем катится их пестрая хурда. Вот и они! Все молодежь, лет по двадцать пять, не больше. Парни здоровые, как на подбор, с одинаковым румянцем. Не знаю отчего, но все тридцать были в чудесном настроении. Может, потому, что домой возвращались? Двигались они так быстро, что кубрик стал тесным от их толкотни и гвалта. Первым делом кинулись к иллюминаторам и спешно раздраили их. В кубрике сразу — хоть волков морозь!

Несмотря на зимнее время, американцы были в белых тропических бескозырках, на ногах — полуботинки и фильдекосовые носки с резинками. Когда сядет на рундук, брюки короткие задерутся, и видны голые волосатые ноги с крепкими мышцами. Холода они, как видно, не боялись, и я их стал за это уважать. Они дружно покидали свои длинные бушлаты куда попало, и все оказались при наших значках. У кого на груди — «Ворошиловский стрелок», у кого — «Готов к труду и обороне». На какого-то юнгу они не обратили внимания, смотрели сквозь меня, словно через пустую бутылку.

Вдруг раздался звонок телефона, один из американцев что-то сказал. Что — я не понял, но прозвучало это так

— Уай, уай, уай, уай…

Пока я говорил по телефону, все тридцать стойко молчали, и я отметил их деликатность. Молодцы — не мешали… Звонил мне из салона помощник командира капитан-лейтенант Григорьев.

— Слушай, юнга, они уже там? — спросил он.

— Здесь, — говорю. — Уже закурили. Им можно курить?

— Пускай дымят, все-таки гости… Ты — вот что! — Наказал мне помощник. — По опыту жизни знаю, что американцы не терпят ничего закрытого. Ни банок, ни бутылок, ни люков, ни иллюминаторов! От этого, наверно, немцы так красиво их топят. Но мы-то в утопленники пока не торопимся…

— Товарищ капитан-лейтенант, — доложил я, — тут же все иллюминаторы нарастопырку. Что мне делать? Лаяться с гостями? Или пускай живут, как хотят?

— Как дадим ход, сразу задрай. И — проследи… Ясно?

— Есть!

Трубкой — щелк. Разговор окончен. Все тридцать американцев сразу дружно заговорили. Один из унтеров, видать, старший в команде, стал напротив меня и что-то долго заливал мне по-английски. Хлопнул меня по лбу, потом себя хлопнул и показал на свои часы. Я, конечно, ни бельмеса не понял, но зато ответил ему правильно.