История Рима - Теодор Моммзен Страница 66

Не было выдающихся людей и в рядах партии правительственной. Глубоко павшая римская аристократия утратила и дарования и честолюбие. Представители знатнейших фамилий считали теперь дух партийности патриотизмом, тщеславие – честолюбием, ограниченность – последовательностью. Они довольствовались самыми легкими лаврами, пустыми титулами, и в том возрасте, когда настоящий государственный человек иногда только начинает достойную себе деятельность, они уже были утомлены жизнью и спешили удалиться в интеллигентную праздность.

Наиболее известным человеком в это время был Гней Помпей (96-48). Ему не было еще 30 лет, а он уже прославился как полководец, все считали его и выдающимся государственным человеком, но только при отсутствии истинных дарований мог выдвинуться на первое место такой человек. Помпей был человек совершенно дюжинный: он обладал личною храбростью, но дарований полководца вовсе не имел; он был бесспорно честен в частной жизни, но не брезговал и такими способами наживы, от которых отвернулся бы человек действительно нравственный, и если не шел путями очень кривыми и темными, то только потому, что был слишком богат; распущенность современного общества создала ему славу человека добродетельного, но по требованию Суллы он развелся со своею женою и казнил своих бывших товарищей и сподвижников; человек упрямый, он обыкновенно оказывался игрушкою в руках окружающих; в политическом отношении он не имел никаких идей и торжественною молчаливостью прикрывал их отсутствие, а когда решался на какие-либо шаги, казавшиеся ему тонкими, то обыкновенно самым явным образом попадался впросак. Политическое положение Помпея было фальшиво: выдвинутый Суллою, он пошел против него, но не вполне решительно; он мог занять высокое положение как полководец, покорный сенату, но не хотел идти на второстепенную роль; постоянно мечтая об исключительном положении, он всегда отступал пред неизбежным риском, как только представлялась необходимость сделать последний шаг для того, чтобы такое положение занять.

Видную фигуру среди оптиматов представлял также Марк Красс. Во время проскрипций он приобрел колоссальное состояние: он был богатейшим человеком в Европе; он говорил, что тот еще не богат, кто не может содержать целой армии, и сам, имея эту возможность, по-видимому, не имел намерения оставаться частным человеком, а питал высшие замыслы. Красс уже вовсе не имел ни широты взгляда, ни энергии настоящего государственного человека: по натуре это был просто упорный и настойчивый торгаш,- он и влияния добился тем, что заискивал у толпы, был внимателен ко всякому, охотно помогал деньгами всем, кто имел хоть какое-нибудь влияние, и всякого опутывал дачею денег взаймы без росту, но до востребования,- такой человек, конечно, мог выдвинуться в первые ряды только в партии, совершенно бедной дарованиями.

Среди демократов наиболее выделялись Гай Котта, приятель Друза, человек честный и толковый, но без особых дарований, и Гай Юлий Цезарь, еще совсем молодой человек (род. 1 июля 100 г.), проявлявший в себе что-то несомненно недюжинное, но пока еще прославившийся лишь своим щегольством и долгами. Первое же место между демократами занимал консул Марк Лепид, горячий оратор, но человек малорассудительный и совсем незначительный. Правда, его верность демократии была почти несомненна, потому что только поддержка этой партии и спасала его от ответа по очень серьезным обвинениям, какие он навлек на себя, когда, до перехода к противникам сената, он в качестве сенатского уполномоченного хозяйничал в Сицилии чересчур бесцеремонным образом.

Самый серьезный противник сената оказался в Испании: это был Квинт Серторий. Человек слабого сложения, характера тихого и скромного, он обладал удивительно ясным умом, чрезвычайно твердым характером и необыкновенными организаторскими способностями. Серторий бежал из Италии от проскрипций и с немногими спутниками бродил как беглец в Испании и Африке. Он и в этом положении обратил на себя такое внимание, что лузитанцы, намереваясь воевать против Рима, пригласили его к себе. Серторий собрал около себя до 4000 римских беглецов, из них создал ядро армии и, подкрепляемый туземными племенами, в течение 80-77 гг. одержал ряд важных побед над сенатскою армиею. Особенно замечательно при этом, что Серторий умел так вести дело, что в глазах всех окружающих он действовал не как бунтовщик, восставший против Рима, а как законный наместник Испании, борющийся против войск незаконного правительства. Его успехи вызвали заметное брожение и в Галлии, и Серторий усердно его поддерживал.

В 78 г. скоропостижно скончался Сулла, и немедленно демократы в Риме начали добиваться отмены нововведений Суллы. Лепид, один из консулов этого года, открыто заявлял свое сочувствие их требованиям, и сенат после некоторого колебания уступил в одном пункте – восстановил хлебную раздачу, хотя и с ограничениями. Уступка прибавила смелости недовольным, скоро в некоторых округах Этрурии жители стали открытою силою изгонять бывших суллинских солдат из полученных ими участков, а когда сенат имел неблагоразумие выслать против бунтовщиков Лепида на основании того, что он принес клятву оставаться верным долгу, то Лепид немедленно стал на сторону мятежников, заявив, что клятва связывала его лишь до истечения года. Тогда сенат спохватился и принял меры более энергичные. Скоро Помпей и другой консул Катул нанесли мятежникам несколько серьезных поражений и окончательно разбили Лепида, когда он сделал попытку внезапно овладеть Римом. Восстание было подавлено, а Лепид вскоре умер от чахотки.

Положение дел в Испании между тем требовало неотложных и энергичных мер. В среде правительственной партии не было никого, кто был бы способен, или даже только желал бы, помериться с Серторием, и сенату пришлось поручить начальство в этой войне Помпею, который не столько предлагал свои услуги, сколько требовал этого назначения, стоя во главе армии, с которою он только что потушил вспышку революции в Италии.

Когда Помпей довольно-таки медленно привел в Испанию значительный отряд свежих войск, силы правительства стали безусловно выше сил Сертория. Но Серторий был неизмеримо талантливее своих противников и в течение двух лет разбил Помпея четыре раза во всех битвах, в которых они встретились, зато подчиненные Серторию начальники потерпели несколько серьезных поражений и от Помпея, и особенно от Метелла. Восьмой год уже боролся Серторий против сената, и в Риме начинали поговаривать, что, пожалуй, Серторий повторит движение Ганнибала – и это не казалось невозможным, так как своими дарованиями Серторий действительно напоминал Ганнибала. Но он походил на него и в том отношении, что никогда не ошибался в оценке своих сил: он понимал, что окончательное торжество для него невозможно, и выказывал готовность прекратить борьбу, если только ему позволено будет мирно жить на родине. Но олигархи не хотели примириться с самым талантливым своим врагом и продолжали войну, которая страшно разоряла и Италию, не говоря уже об Испании, где она в корень погубила латинскую культуру, только что начавшую там распространяться.

Силы Сертория, конечно, иссякали быстрее, чем силы сената. Ряд мелких неудач поселил уныние в рядах его приверженцев, поколебалась их вера в гений и непобедимость вождя. Стали возникать заговоры: окружавшие Сертория желали примириться с Римом ценою выдачи вождя. Серторий жестоко расправился с обнаруженными заговорщиками, но в скором времени он был все-таки предательски зарезан на пиру (72). Так бесславно погиб под кинжалами жалкой шайки человек, быть может, самый даровитый из всех, кого выставил Рим до того времени, и даже память о нем осталась лишенною всякого обаяния: человечество и история строго судят тех, кто поднимался против родины, даже и в таком положении, как Серторий.