План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941-1945 - Алан Кларк Страница 66

Шаблона для снайпера быть не может, для него это самоубийство.

«Так где же все-таки берлинский снайпер?» – спрашивали мы друг друга. Я знал «почерк» фашистских снайперов по характеру огня и маскировки и без особого труда отличал более опытных стрелков от новичков, трусов от упрямых и решительных врагов. А вот руководитель школы, его характер оставался для меня загадкой. Ежедневные наблюдения наших товарищей ничего определенного не давали. Трудно было сказать, на каком участке он находится. Вероятно, он часто менял позиции и так же осторожно искал меня, как и я его. Но вот произошел случай: моему другу Морозову противник разбил оптический прицел, а Шейкина ранил. Морозов и Шейкин считались опытными снайперами, они часто выходили победителями в самых трудных и сложных схватках с врагом. Сомнений теперь не было – они наткнулись именно на фашистского «сверхснайпера», которого я искал. На рассвете я ушел с Николаем Куликовым на те позиции, где вчера сидели наши товарищи. Наблюдая знакомый, многими днями изученный передний край противника, ничего нового не обнаруживаю. Кончается день. Но вот над фашистским окопом неожиданно появляется каска и медленно движется вдоль траншеи. Стрелять? Нет! Это уловка: каска почему-то раскачивается неестественно, ее, вероятно, несет помощник снайпера, сам же он ждет, чтобы я выдал себя выстрелом.

– Где же он может маскироваться? – спросил Куликов, когда мы под покровом ночи покидали засаду. По терпению, которое проявил враг в течение дня, я догадался, что берлинский снайпер здесь. Требовалась особая бдительность.

Прошел и второй день. У кого же нервы окажутся крепче? Кто кого перехитрит?

Николай Куликов, мой верный фронтовой друг, тоже был увлечен этим поединком. Он уже не сомневался, что противник перед нами, и твердо надеялся на успех. На третий день с нами в засаду отправился и политрук Данилов. Утро началось обычно: рассеивался ночной мрак, с каждой минутой все отчетливее обозначались позиции противника. Рядом закипал бой, в воздухе шипели снаряды, но мы, припав к оптическим приборам, неотрывно следили за тем, что делалось впереди.

– Да вот он, я тебе пальцем покажу, – вдруг оживился политрук. Он чуть-чуть, буквально на одну секунду, по неосторожности поднялся над бруствером, но этого было достаточно, чтобы фашист его ранил. Так мог стрелять, конечно, только опытный снайпер.

Я долго всматривался во вражеские позиции, но его засаду найти не мог. По быстроте выстрела я заключил, что снайпер где-то прямо. Продолжаю наблюдать. Слева – подбитый танк, справа – дзот. Где же фашист? В танке? Нет, опытный снайпер там не засядет. Может быть, в дзоте? Тоже нет – амбразура закрыта. Между танком и дзотом на ровной местности лежит железный лист с небольшой грудой битого кирпича. Давно лежит, примелькался. Ставлю себя в положение противника и задумываюсь: где лучше занять снайперский пост? Не отрыть ли ячейку под тем листом? Ночью сделать к нему скрытые ходы.

Да, наверное, он там, под железным листом в нейтральной зоне. Решил проверить. На дощечку надел варежку, поднял ее. Фашист клюнул. Дощечку осторожно опускаю в траншею в таком положении, в каком и поднимал. Внимательно рассматриваю пробоину. Никакого сноса, прямое попадание, значит, фашист под листом.

– Там, гадюка! – доносится из соседней засады тихий голос моего напарника Николая Куликова.

Теперь надо выманить и «посадить» на мушку хотя бы кусочек его головы. Бесполезно было сейчас же добиваться этого. Нужно время. Но характер фашиста изучен. С этой удачной позиции он не уйдет. Нам же следовало обязательно менять позицию.

Работали ночью. Засели до рассвета. Гитлеровцы вели огонь по переправам через Волгу. Светало быстро, и с приходом дня бой развивался с новой силой. Но ни грохот орудий, ни разрывы снарядов и бомб – ничто не могло отвлечь нас от выполнения задачи.

Взошло солнце. Куликов сделал слепой выстрел: снайпера следовало заинтересовать. Решили первую половину дня переждать, так как блеск оптики мог выдать нас. После обеда наши винтовки были в тени, а на позицию фашиста упали прямые лучи солнца. У края листа что-то заблестело: случайный осколок стекла или оптический прицел? Куликов осторожно, как это может делать только самый опытный снайпер, стал приподнимать каску. Фашист выстрелил. Куликов на мгновение приподнялся и громко вскрикнул. Гитлеровец подумал, что он наконец-то убил советского снайпера, за которым охотился четыре дня, и высунул из-под листа полголовы. На это я и рассчитывал. Ударил метко. Голова фашиста осела, а оптический прицел его винтовки, не двигаясь, блестел на солнце до самого вечера…»

Для последнего наступления 6-й армии были пересмотрены и тактика и организация. Танковые дивизии уже фактически потеряли свою сущность, после того как их танки были организованы в ротные группы для поддержки пехоты. В город самолетами были доставлены еще четыре саперных батальона, и их предстояло использовать в качестве острия четырех отдельных атак, имевших целью окончательно расчленить позиции защитников города. Последние кварталы, как их называли, затем должны быть уничтожены сосредоточенным артиллерийским огнем. Прежнюю расточительную тактику боев от дома к дому, где в одном доме с его лестницами, балконами, чердаками, коридорами гибло по целой роте, разрешалось применять только в качестве последнего средства. Пехота обеих сторон ушла под землю: подвалы, канализационные коллекторы, сапы, туннели – именно они очерчивали контуры поля сражения. Только танки медленно ползали по поверхности под неустанными взорами снайперов в их хрупких гнездах.

Атака Паулюса, начатая 11 ноября, была так же не продумана и так же безнадежна, как и последнее зимнее наступление группы армий «Центр» год назад. Через сорок восемь часов она вылилась в ряд ожесточенных разобщенных подземных схваток. Многим небольшим группам немцев удалось пройти последние 300 ярдов к Волге, но едва они подходили к воде, как оказывались отрезаны русскими. Еще четыре дня вспыхивали и замирали эти невероятно ожесточенные схватки между изолированными группами. Пленных больше не брали, и у самих бойцов было мало надежды выжить. Налитые алкоголем и подхлестываемые бензедрином, заросшие, измотанные бессонными сутками и отсутствием помощи, они потеряли всякое понятие о мотивах и цели, кроме одержимости близкого боя, где живо только одно желание – добраться до горла противника.

К 18 ноября полное изнеможение и нехватка боеприпасов привели к затишью. Ночью замолк треск стрелкового оружия и глухой звук минометов, и каждая сторона начала собирать своих раненых. Но когда на рассвете стали видны клубы дыма, над гаснущими искрами Сталинградского сражения возник новый страшный звук – гром огневого вала двух тысяч орудий Воронова с севера. Каждый немец, слышавший его, знал, что он предвещает нечто никогда не испытанное: леденящий вой залпов «катюш».

В 9:30 утра 19 ноября к этому грому присоединились звуки артиллерии Толбухина, Труфанова и Шумилова, когда они выступили со своих позиций к югу, и тогда весь масштаб контрудара Красной армии начал доходить до офицеров 6-й армии.

Паулюс уже предпринял два шага, чтобы «ликвидировать» русскую угрозу, после своей (гибельно не точной) оценки численности и намерений русских, сделанной им 9 ноября. Румынская армия уже была усилена группой тесной поддержки (полковник Симоне), а 48-й танковый корпус был передислоцирован в небольшой изгиб Дона в качестве подвижного резерва. Группа Симонса состояла из батальона танковых гренадер с противотанковой ротой и несколькими тяжелыми артиллерийскими орудиями. Сам танковый корпус едва имел численность дивизии, и 92 танка из его 147 были чешскими танками 38-Т с румынскими экипажами. 14-я танковая дивизия с дополнительными 51 танками Т IV также была введена в корпус, но она была настолько дезорганизована из-за своих неудачных опытов уличных боев, что не смогла полностью оторваться от противника к началу русского наступления.