Вызов Запада и ответ России - Анатолий Уткин Страница 66

Даже когда Клемансо утверждал, что Россия своим предательством в Брест-Литовске сама лишила себя прав державы-победительницы, он не мог затмить в общественном сознании Запада воспоминания о десятилетиях союза, о трехлетней жесточайшей совместной войне, о мужестве и жертвах ради общего дела. Все же человеческие жертвы России в 1914–1917 годах превосходили жертвы всех ее союзников, вместе взятых. Одна лишь эта память исключала возможность максимальной антирусской мобилизации Запада, полномасштабного наступления на Россию с целью изменения ее политического режима.

Союзники должны были в случае такой мобилизации думать о том, кто придет на смену социальным радикалам и каковы будут претензии альтернативных политических сил России. Восстановленный царизм потребовал бы не только всего имперского наследия, но и проливов, потребовал бы Константинополя. Конституционные монархисты встали бы грудью за унитарное государство. Все республиканцы не менее жестко встали бы на защиту прежних границ при минимальных уступках автономистам. Социал-демократы типа Керенского дали бы больше прав сепаратистам, но не было сомнения в том, что в случае крупных изменений, они готовы были бы применить силу.

Важно отметить, что прилагая все усилия по возвращению в русскую столицу «нормального правительства», Запад ни во внутренних дискуссиях, ни во внешних политических заявлениях не назвал законным провозглашение независимости Финляндии, Украины, прибалтийских государств, закавказских республик. Если Германия поддерживала создание независимых государств на этих территориях, то Запад пока еще считал новое политическое устройство территории России внутренним русским делом.

Особую позицию занимала прежняя ближайшая западная союзница России — Франция. После компьенского подписания перемирия с немцами Клемансо волновала не борьба с политической доктриной большевизма, а реальная возможность заполнения образовавшегося в России силового вакуума Германией. Клемансо в решающем 1918 году никогда не говорил о большевизме как о заразной идеологической болезни, его не беспокоило «заражение Европы», он скептически слушал размышления на этот счет Вильсона и Ллойд Джорджа (те сводили дело к предоставлению Германии роли санитара). Клемансо абсолютно не верил в победу большевизма в Германии, все предположения такого рода он считал блефом, порожденным правящим классом Германии (твердо владеющим контролем в своей стране, но готовым использовать русскую карту в борьбе против Запада). Клемансо всегда и везде видел угрозу не со стороны России, какие бы цвета политического спектра она ни принимала, а со стороны прусского милитаризма, со стороны не отказавшейся от идеи гегемонии в Европе Германии.

Но Россия, слабея, все больше теряла свою значимость для Парижа. Перед Францией вставал вопрос, кто бы мог ее заменить в роли восточного противовеса Германии? Уже в первые дни 1919 года французы начинают приходить к выводу, что длительное ожидание консолидации России, способной противостоять Германии, опасно, что выбора фактически нет и нужно ставить на Польшу. Только тогда, на открывшейся 12 января 1919 года Парижской мирной конференции Париж выдвинул идею «санитарного кордона» в отношении России. Новый поворот французской политики укреплял позицию Польши и Румынии за счет России. В Париже ни одна из западных стран не выдвинула прямо идеи приглашения большевистского правительства на мирную конференцию. Выступая с крайних позиций, французский министр иностранных дел Пишон твердо указал, что участники конференции не признают и не позовут в Париж ни представителей Москвы, ни представителей Омска. «Группа десяти» согласилась неофициально выслушать двух крупных деятелей прошлого — министра царского кабинета Сазонова и первого председателя Временного правительства князя Львова. Но при этом Ллойд Джордж, в частности, не хотел, чтобы вопрос о представительстве рассматривался вне контекста обшей политики Запада в отношении России. «Избирать самим представителей великой державы противоположно всем принципам, за которые мы сражались. Возможно, что большевики не представляют Россию. Но определенно, что князь Львов, как и Савинков, также не представляют ее… Британское правительство однажды совершило ошибку, когда признало эмигрантов в качестве представителей Франции. Это привело к двадцатипятилетней войне с Францией. Русские крестьяне, возможно, чувствуют в отношении Троцкого то же, что французские крестьяне чувствовали в отношении Робеспьера». Было бы ошибкой, пришел к выводу Запад, заключать мир с Сибирью, представляющей собой половину Азии, и с Россией — половиной Европы. Не следует пытаться самим избирать представителей огромного народа. И все же британское правительство сформировало политику более последовательную и энергичную, чем мятущаяся вокруг германского вопроса Франция. С определенной точки зрения (полагали в Лондоне) фактическое ослабление России потенциально угрожало обескровленной Франции, но соответствовало интересам Британии, получившей в расколе России гарантии безопасности с севера своим важнейшим владениям. Если у Клемансо мысль о том, что Россия все же сможет определенным образом быть использована против Германии (и ее полное ослабление едва ли соответствует интересам Парижа), то для Лондона настал звездный час успокоения от казаков на границе Индии. Колебания Клемансо сказались в его взаимопротивопоставлении белых, красных и сепаратистов. Англичане, как всегда, имели более цельную концепцию. 3 декабря 1918 года министр иностранных дел Бальфур записал в дневнике, что, с британской точки зрения, «нежелательно видеть границы России прежними в Финляндии, балканских странах, Закавказье и Туркестане». В целом Англия «должна использовать огромные преимущества, предоставляемые открытием Балтийского моря для снабжения наших друзей военными товарами, воспользоваться открытием Черного моря для оккупации необходимых нам портов на восточном берегу». Лондон сразу же признал независимость Финляндии, прибалтийских государств, именно он подталкивал закавказские новоформирования к самоутверждению.

Американский президент Вильсон держался в вопросе о целостности России как бы срединной позиции, но, в конечном счете, видя «красно-белый тупик», согласился с французской точкой зрения, что Польша приобретает особое значение, ее следовало укрепить «освобожденными польскими военнопленными, оружием и амуницией». Южнее следует поддержать новый антирусский бастион в лице Румынии. Три прибалтийских провинции должны получить помощь со стороны балтийского флота Британии, севернее следует помочь «соглашению между финнами и карелами». Западным силам следует удержать за собой Архангельск.

К марту 1919 года Запад послал на границы России до миллиона солдат (200 тыс. греков, 190 тысяч румын, 140 тысяч французов, 140 тысяч англичан, 140 тысяч сербов, 40 тысяч итальянцев). И все же следует отметить, что сторонники интервенции Запада в России всегда находились в тисках явственно проявлявшего себя противоречия: с одной стороны, они утверждали, что большевики представляют анархию, неспособны руководить страной, не имеют массовой поддержки. С другой стороны, они утверждали, что для сокрушения большевизма необходима мобилизация всех сил Запада — так как мощь большевизма якобы огромна и он, наступая на Запад, вот-вот воцарится в Варшаве, Берлине и Будапеште.

В своих долгосрочных стратегических планах французы все же в будущем рассчитывали сделать ослабленную Россию частью профранцузской системы. Разумеется, не были забыты огромные французские инвестиции в русскую промышленность и транспорт. Клемансо напомнил, что «Франция инвестировала в Россию около двадцати миллиардов франков, две трети этой суммы были вложены в ценные бумаги русского правительства, а остальное — в промышленные предприятия». Теперь, после окончания мировой войны, когда финансовый центр мира переместился на Уолл-стрит, Франции самой нужно было платить по обязательствам военных лет, и возвращение русским долгов было бы как нельзя кстати. Но еще более важным обстоятельством являлась стратегическая оценка будущего. Хаос в России мог дать шанс Германии, и она, при благоприятном стечении обстоятельств, могла компенсировать в России с лихвой все то, что потеряла на Западе. Никакая цена не была в Париже излишней, когда речь заходила о способах предотвращения русско-германского сближения. Франция оказалась кровно заинтересованной в том, чтобы предпосылки воссоздания оси Россия-Запад все же были сохранены, иначе ситуацией могли воспользоваться тевтоны. В Париж стекались сведения об активизации рабочего движения в Германии, здесь не могли не думать о том, что две жертвы мировой войны, две крупнейшие социал-демократии мира, две величайшие военные силы континента могут найти общий язык и тем самым отправить в историческое небытие свои недавние поражения.