Соловушка НКВД - Юрий Мишаткин Страница 66

Просьба заключенной № 9202 для администрации женской тюрьмы в тихом Ренне была неожиданной.

— Пожелала встретиться со священником, притом непременно русским? Хочет исповедаться? Странно, не замечали в ней набожности: Библию не открывает, из тюремной библиотеки берет лишь сказки своей родины и стихи, в церкви не молится, только крестится. Где прикажете искать русского священника? — сердился начальник тюрьмы. — Было бы объяснимо, если русская шпионка болела, находилась при смерти, но здорова, насколько можно быть таковой в пятьдесят шесть лет.

Каторжанка действительно, несмотря на пожилой возраст, перенесенные переживания, на здоровье не жаловалась.

О просьбе № 9202 начальник тюрьмы поставил в известность новое (после оккупации немецкими войсками в мае 1940 года Франции) начальство в Париже, и из столицы незамедлительно прислали человека с незапоминающейся внешностью.

Прибывший предъявил документы и, не дожидаясь приглашения, развалился на стуле.

— Где русская певица? У меня слишком мало времени — завтра нужно вернуться.

— Извольте передохнуть с дороги, — предложил начальник тюрьмы. — Имеется комната для приезжающих на свидания родственников…

Приехавший отказался от отдыха, тем более от обеда. Переоделся в рясу, надел крест. В занимаемой заключенной № 9202 камере-одиночке попросил охранницу оставить его с пожелавшей исповедаться. Осенил Плевицкую крестным знамением, дал приложиться к руке и терпеливо выслушал воспоминания о пережитом и прожитом. Когда Плевицкая выговорилась, осторожно заметил:

— Господь наш на небесах в моем лице выслушал смиренный рассказ. Перенесенного вами хватит на несколько жизней. Верю, что не столь грешны, как вас изобразили газеты и, главное, суд. Отпускаю грехи как малые, так и большие, что тяжелым камнем легли на сердце и на душу…

«Священник» говорил вкрадчиво, не спускал острого взгляда с потупившей взор каторжанки.

— Когда сообщили, что желаете очистить душу от скверны, вспомнил, что читал о вашем деле перед войной в русских газетах, в частности, о процессе, обвинении в похищении глубокочтимых рабов Божиих Кутепова и Миллера. Еще тогда удивился обвинению. Сейчас возникло сомнение, что вы были не до конца искренны, не очистили душу признанием вины, не покаялись за греховодную помощь заклятым врагам святого белого дела, умолчали о главном, в чем виноваты и что требует прощения…

— О чем вы, вернее, о ком, батюшка? — удивилась Плевицкая.

— Имею в виду в первую очередь господина Миллера, с кем был знаком, неоднократно встречал на богослужениях в соборе, кто радел за свободу России-матушки, оказывал помощь православной нашей церкви. Покайтесь в содеянном, и на душе тотчас просветлеет, на вас снизойдет благодать.

Было трудно не поддаться обаянию «священника», его плавно льющейся речи, но Плевицкая насторожилась. «Слишком осведомлен о моем деле. Обладает хорошей памятью, помнит все прочитанное о процессе? Или подослан, чтобы выведать то, что скрыла от суда?..»

— Раз читали газетные отчеты о моем процессе, должны знать, что раба Божья Надежда не признала за собой вины, отмела все предъявленные ей обвинения. Суд, как ни старался, не доказал мое участие в указанном преступлении, коим является пленение или похищение господ Кутепова и Миллера, сотрудничество с разведкой большевистской Родины, и значит, предательство в отношении святого белого дела, — Надежда Васильевна закусила губу, нахмурилась, демонстрируя непрощенную обиду на суд, несправедливый приговор. — Целых два года пытаюсь в одиночестве разгадать хитросплетения пропажи двух непосредственных начальников мужа и его в том числе, желаю понять, кто совершил подобный вандализм, отчего вину свалили на меня.

«Священник» продолжал:

— Именем Иисуса Христа отпущу все ваши грехи, но следует поведать о них, дабы очиститься и впредь удержаться от подобных. Греховность искоренима, но противостоять злу собственными силами трудно, даже невозможно, посему приду на помощь. Бог безмерно милостив к каждому кающемуся грешнику…

Тот, кого призвали совершить христианское таинство, выслушать исповедь-покаяние, некогда служил в русской церкви в Болгарии, но за не совместимые со службой Богу проступки был лишен сана, продолжал увещевать каторжанку:

— Покайтесь, и с сердца спадет тяжелый груз, а горе по пропавшему супругу станет не столь мучительным. Верьте, муж жив и ныне также беспокоится, переживает за томящуюся в неволе супружницу. С великой радостью помогу связаться с господином Скоблиным, дабы пришел на помощь…

Сомнений, что перед ней не служитель святого дела, у Плевицкой уже не было, но она продолжала игру, которая стала забавлять.

— Благодарю нижайше, что верите в благополучие моего Коленьки, что он жив-здоров. Денно и нощно молюсь за его здравие, надеюсь, что молитвы дойдут до мужа…

«Священник» пришел к неутешительному для себя выводу: шпионка НКВД крепка как кремень, обладает лисьей хитростью, умеет держать язык за зубами. Все же сделал последнюю попытку:

— Хочу облегчить пребывание в неволе: до ареста вы были богаты, имели сбережения, которые могли хранить в банке. Если доверите номер счета, помогу получить деньги…

«Точно — провокатор, — окончательно удостоверилась певица. — Прибыл не облегчить душу, а влезть в нее, проникнуть в тайные закоулки!»

«Священник» о чем-то спросил, но не дождался ответа: Надежда Васильевна ушла в скрытый мир, куда вход для посторонних был строго запрещен. Плевицкая смотрела на подосланного и не видела его.

Горе-исповедальник понял, что не дождется раскрытия секретов шпионской работы певицы и, не простившись, ушел. В кабинете начальника тюрьмы снял крест, рясу, жадно затянулся сигаретой.

— Напрасно потратил более суток. Актриса ничего и никого не выдала. О муже ни слова, точно похоронила его. Впрочем, известные ей пароли, адреса явок, шифр давно устарели, для абвера не представят интереса.

Гость отбыл в Париж, Плевицкая осталась слушать окружающую ее тишину. Надежда Васильевна слепо смотрела на шершавую стену и мысленно перелистывала страницы пережитого, вспоминала дорогие лица.

«Если Богу будет угодно выпустить меня на свободу, на сцене предстану перед публикой старухой с сеткой морщин на увядшем лице, без зубов, живым скелетом. Так стоит ли гнить, не лучше ли самой прекратить прозябание?»