Король Георг V - Кеннет Роуз Страница 65

«Итак, знаменитое окружение Германии наконец стало свершившимся фактом, и та откровенно антигерманская политика, которую Англия проводила по всему миру, одержала самую впечатляющую победу… Даже после смерти Эдуард VII сильнее меня, хотя я все еще жив!»

В противоположность ему Артур Бальфур, премьер-министр времен Антанты, отказывал королю Эдуарду вообще в каком бы то ни было влиянии. «В те годы, когда мы с Вами были его министрами, — говорил он Лэнсдауну, бывшему министру иностранных дел, — он ни разу не сделал какого-либо важного предложения по серьезным политическим вопросам».

В отношении короля Георга V подобного противоречия во мнениях просто не существовало. В отличие от своего отца, который на последнем году жизни шесть раз пересек Ла-Манш, он испытывал все большее отвращение к континентальной Европе. Его нисколько не привлекали заграничные достопримечательности, он не проявлял интереса к истории, литературе и искусству других стран. Одна только империя все еще затрагивала некую романтическую струну в его сердце британского моряка. В остальном, как писал Менсдорф, он был «с головы до ног англичанином, со всеми предрассудками и островной ограниченностью типичного Джона Буля».

Эту привязанность к своему дому и очагу, к альбому с марками и охотничьему ружью нельзя назвать совершенно иррациональной. Король так и не сумел пересилить отвращения к публичным мероприятиям, а его желудок не переносил бурного моря и жирной пищи. Главное же заключалось в том, что он так и не овладел в достаточной степени иностранными языками и стеснялся обнаружить перед другими свою слабость. Вину за этот явный пробел в королевском образовании следует возложить на его родителей, которые, несмотря на настояния королевы Виктории, так и не удосужились позаботиться о том, чтобы их дети в подходящем для этого возрасте научились бегло говорить по-французски и по-немецки. При всей присущей им безалаберности герцог и герцогиня Текские не допустили подобной ошибки, и в более поздние годы королева Мария, слушая по радио Гитлера, больше всего поражалась его скверному немецкому.

Неисправимый островитянин, король даже не пытался следовать примеру отца и проводить самостоятельную внешнюю политику, независимую от своих министров. Тем не менее он не был невеждой в международных вопросах и не стеснялся высказывать свои взгляды. Он беседовал с послами, делал пометки на дипломатических депешах, читал газеты; а когда правительство требовало совершить какой-то государственный визит, он в конце концов соглашался, если его удавалось убедить, что это нужно сделать в интересах страны.

Растущее отвращение короля к зарубежным визитам не распространялось на заморские территории самой империи, чье благополучие являлось для него предметом отеческой гордости. Но хотя эта сфера государственного управления являлась именно той, в которой благодаря своему опыту и происхождению он был наиболее компетентен, либералы-министры всячески старались умерить его энтузиазм. В 1911 г. они тщетно пытались отговорить короля от проведения торжественного приема в Дели, а на следующий год не позволили принять приглашение генерала Боты посетить Южную Африку. Чарлз Хобхаус, присутствовавший на том самом заседании кабинета, где обсуждался вопрос о поездке короля, язвительно заметил: «Мы решили, что ему лучше остаться дома, чтобы люди не смогли заметить, как легко эта машина работает и без короля».

Между кабинетом и королем существовали также разногласия по поводу государственных визитов в европейские столицы. Король признавал, что подобные визиты являются его конституционной обязанностью, какие бы личные неудобства они ему ни создавали. Однако порядок, в котором они должны были следовать, послужил причиной конфликта с его политическими советниками. Министр иностранных дел, полный решимости сохранить англо-французскую entente, настаивал, чтобы Париж предшествовал Вене, Берлину и Санкт-Петербургу. Король отвечал, что Франция, «будучи всего лишь республикой», должна уступить первенство трем континентальным монархиям. Близкие отношения с Менсдорфом и преклонный возраст императора Франца Иосифа побуждали его ставить во главе списка визитов Вену. В этом его поддерживал Стамфордхэм. Сэру Фрэнсису Берти, британскому послу в Париже, он говорил, что в нынешние революционные времена монархи должны держаться вместе. «Мы придаем Франции слишком большое значение», — добавлял он. Прохладное отношение к Франции и желание достичь большего взаимопонимания с Германией еще больше усилили его антипатию к Кноллису, который разделял любовь Эдуарда VII ко всему французскому и его убежденность в том, что «в Германии все официальные лица, начиная с императора, являются отъявленными лжецами».

Но прежде чем все эти разногласия были улажены, забастовка угольщиков 1912 г. и постоянные волнения рабочих заставили на время отложить все государственные визиты. На следующий год король и королева совершили частную поездку в Германию на свадьбу дочери императора, однако их присутствию в Берлине недоставало того политического веса, которым обладает официальный визит на государственном уровне, так что принимающей стороне этот визит доставил мало утешения. Лишь весной 1914 г. король совершил первый за свое царствование официальный визит в Европу. Это была поездка в Париж, предпринятая монархом без особого энтузиазма, исключительно по рекомендации министра иностранных дел.

Испытание оказалось вовсе не таким мучительным, как опасался король. Оказанный ему в Париже теплый прием восстановил его уверенность в себе, и даже не вполне уверенный французский вызывал только симпатию. Президент Пуанкаре, отметив у гостя «легкий британский акцент», высказался так: «Он ищет нужное слово, но в конце концов его находит и в целом выражает мысли предельно ясно». Очевидно, однако, знаний французского языка королю вполне хватило, чтобы заметить, как республиканцы в толпе, оставаясь верными одновременно своим убеждениям и хорошим манерам, кричали не «Vivele roi!», a «Vivela reine!». ^[75] Министр иностранных дел, выполнявший также обязанности дежурного министра, внезапно обнаружил способности к языкам. Поль Камбон, посол Франции при Сент-Джеймсском дворе, наблюдая за его беседой с Пуанкаре, воскликнул: «Святой Дух снизошел на сэра Эдварда Грея, и теперь он говорит по-французски!»

Добрая воля, олицетворением которой стал визит короля, была проявлена как нельзя кстати. Через несколько недель после его возвращения в Лондон хрупкие отношения с Францией переросли в военный союз, выдержавший четыре года изнурительной войны. Конечно, эффективность подобных визитов не следует переоценивать, однако если допустить, что Эдуард VII с его вдохновенным авантюризмом и подлинным шармом заложил основы англо-французского согласия, то его более флегматичный сын, несомненно, сыграл свою роль в его укреплении.

В такой взрывоопасной области, как англо-германские отношения, сдержанность и спокойствие короля Георга оказались большим подспорьем. Родители воспитали его в духе пренебрежения ко всему немецкому, и еще больше — к молодому императору, его кузену Вильгельму. Королева Александра, которая не забыла и не простила Пруссии агрессии против ее родной Дании, в 1888 г. писала о Вильгельме принцу Георгу: «О, это безумный и тщеславный осел, который всегда говорит, что папа и мама относятся к нему без должного уважения как к императору древней и могущественной Германии. Но я надеюсь, что все это великолепие когда-нибудь развалится, чему мы все будем только рады!»