Мирабо - Рене де Кастр Страница 65

Монморен подумывал о том, чтобы арестовать Мирабо и препроводить его под охраной в Ост-Индию; однако король и Совет в конце концов этому воспротивились, чтобы не вызывать брожения в умах.

С другой стороны, принц Генрих Прусский проявил великодушие. Получив письмо от Монморена, уверявшее, что «никогда еще король и его Совет так не желали завершить дело тайным указом», он даровал свое прощение. И даже иронично раздавал экземпляры книги своим друзьям, прося их: «Доставьте мне удовольствие, прочтите и рассудите, похож ли я на свой портрет, который там нарисован».

Пока Мирабо повезло лишь в одном: он сохранил свободу. Он воспользовался пребыванием в Париже, чтобы повидаться с членами Общества тридцати; за исключением Паншо, Лозена и Люше, все приняли его более чем сдержанно, а Талейран вообще не пожелал его видеть.

Тем, по сути, и завершилась драматичная неделя с 15 по 21 февраля 1789 года: Мирабо оттолкнул от себя одновременно Талейрана, Неккера и Монморена. Это была не банальная ссора. Только представьте себе правительство, в котором Неккер был бы финансовым советником, Талейран — министром иностранных дел, а Мирабо — внутренних; представьте себе такой кабинет, учрежденный накануне открытия Генеральных штатов (а к тому времени в правительстве в самом деле происходили перестановки), и тогда можно себе вообразить, что события приняли бы совершенно иной оборот.

Не доходя до крайностей, просто допустим, что Мирабо остался бы другом Талейрана и не оттолкнул бы от себя Неккера, опубликовав «Письма к Черутти», — еще неизвестно, к чему бы привело согласие трех этих умнейших голов в мае 1789 года.

Монморен в свое время читал письма Мирабо из Берлина, они должны были раскрыть ему глаза на достоинства их автора и побудить профинансировать его предвыборную кампанию, которая как никогда занимала Мирабо, в то время как он снова катил по дороге в Прованс.

IV

Если во время тревожной недели в Париже, которую он только что пережил, Мирабо мог испытывать сомнения относительно своего будущего избрания, они быстро рассеялись, как только он вернулся в Экс-ан-Прованс.

6 марта 1789 года карета путешественника медленно поднималась по склону холма, с вершины которого открывается вид на маленький золотистый городок Ламбеск, штаб-квартиру Прованских штатов. Он увидел словно землю обетованную, и путь его завершился в упоении: делегация от жителей Ламбеска в праздничных нарядах дожидалась прибытия кареты, о котором возвестил курьер еще несколько часов назад.

Разодетая толпа размахивала букетами цветов и лавровыми ветвями, крича во все горло: «Да здравствует граф де Мирабо, да здравствует отец народа!».

Во время отсутствия кандидата народ Прованса размышлял над зажигательными речами, которые тот произнес в Дворянском собрании Экса; проголосовав за исключение ненавидимого ими собрата, члены второго сословия невольно превратили его в героя прованского плебса.

На протяжении пяти лье, которые оставалось проделать до Экса, путешествие превратилось в апофеоз. Проехали через разукрашенный Ламбеск под здравицы и звон колоколов; в припадке энтузиазма жители пожелали выпрячь лошадей и самим тащить карету. «Друзья мои, — сказал им Мирабо, растроганный до слез, — люди не созданы для того, чтобы нести на себе человека, а на вашей шее и так уже сидят слишком многие».

Подобными сценами сопровождался и проезд через Сен-Канна; оттуда пустынная дорога в Экс долго идет все прямо и прямо. Слух о приезде Мирабо распространился по окрестностям; чтобы приветствовать народного защитника, провансальцы сбегались из своих деревень; пастухи дудели в рожки, барабаны били в такт шагу лошадей, в воздух запускали петарды и зажигали праздничные огни.

К ночи добрались до края большой котловины, в которой лежит Экс, увенчанный короной из сосновых лесов. Подобно длинной огненной змее, из празднично украшенного города поднималось факельное шествие. Мирабо не мог скрыть волнения; сдавленным голосом он прошептал сквозь слезы:

— Я вижу, каким образом люди стали рабами: тирания произросла из признательности.

Остановились на площади Проповедников. Мирабо вытащили из кареты и торжественно отнесли в дом, где он жил; он вышел на балкон и сказал несколько слов. Благодаря за трогательный прием, оказанный ему городом, в котором он пережил столько невзгод, он объявил:

— Народ никогда не должен благодарить, потому что с ним никогда не рассчитаются. Ненавидьте угнетателей так же, как вы любите ваших друзей, и вас никогда не будут угнетать.

Потом он попросил передышки, чтобы переодеться, прежде чем отправиться на ужин к своему другу Жоберу — единственному адвокату, согласившемуся его защищать в 1783 году.

Складывается такое впечатление, что в тот день прованской толпе открывались самые сокровенные помыслы; из-под окон Мирабо она устремилась к особняку Эмили де Мариньян; делегация умоляла разведенную супругу возобновить супружескую жизнь с человеком, который отныне был надеждой нации.

— Уж очень хорошая порода; грех будет, если она угаснет, — с певучим южным акцентом говорили кумушки, чьи заботы были согласны с «потомствоманией» Друга людей.

Эмили, возможно, позволила бы себя уговорить, несмотря на злопамятство знати и все свои старые обиды; будущее могло стереть прошлое. Но Мирабо не дал бы себя дурачить; пусть народ умиляется.

«Вы знаете, — писал он тогда, — госпожа графиня непременно хочет вернуться в объятия своего дорогого и славного супруга, несмотря на своих родных, которым выгодно этому противиться». Что бы он стал делать с непонятливой супругой, которая хотела вернуться лишь затем, чтобы и ей перепало незаслуженных ею лавров? Мирабо думал не о супруге, а о единственной любовнице, которая влекла его к себе, — о политике. Наконец его час пробил.

Избрание в Эксе казалось делом решенным; однако восторженность толпы была подозрительна человеку, испытавшему столько злоключений; Мирабо решил из осторожности обеспечить себе голоса и в Марселе.

Его поездка в этот город была ловко срежиссирована публикацией настоящего заявления о намерениях — «Письма гражданина Марселя о г-не де Мирабо и аббате Рейнале». В этом анонимном сочинении Мирабо, воздавая должное знаменитому автору «Истории обеих Индий» ^[35], бессовестно восхваляет сам себя и без опасения описывает себя таким образом: «Он разит наследную знать, он раскрывает свободным людям глаза на злоупотребления аристократии… он высекает уже пятнадцать лет в трудах, которые проживут столько же, сколько бронза и медь, священные права человека: свободу и равенство… Прованс влачил рабское существование, граф Мирабо явился и вернул ему свободу. Прикрываясь именем национальных штатов, дворянская аристократия подавляла общины — он сравнял с землей это готическое сооружение. Равенство и свобода станут основанием новой конституции… Нужно еще добавить, что сей добрый гражданин — самый красноречивый человек своего времени, что его голос разносится над народными собраниями, как гром перекрывает грохот моря, что его храбрость удивляет еще более его талантов, и нет такой человеческой силы, которая заставила бы его отречься от принципов».