Шпион для Германии - Эрих Гимпель Страница 65

Постепенно я привык к Дашу, как, видимо, и он привык ко мне. Мы оба знали, что тюремное начальство рассчитывало на стычку между нами, и не пошли на нее. Какое мне было дело до предателя Даша! Меня полностью занимала собственная судьба.

Примерно через две недели после моего перевода на земляные работы ко мне обратился здоровенный, двухметрового роста заключенный.

— Ты знаешь, что произошло с Дашем? — спросил он.

Я кивнул.

— Таких подонков надо убивать, — продолжил он.

— А чего ты хочешь от меня? Верзила ухмыльнулся:

— Если ты дашь мне десять пачек сигарет, Даш завтра же будет мертв.

— Как же ты намереваешься это сделать?

— Очень просто. Произойдет несчастный случай. Я ведь сижу на самом верху строительных лесов. Так вот, когда Даш будет утром проходить мимо, я свалю на его голову стокилограммовую стальную болванку. Понятно?

— Да.

Он протянул руку:

— Тогда давай что-нибудь сейчас. Остальные сигареты потом.

— У меня нет сигарет, — сказал я и ушел.

Даш жив до сих пор. Он был выпущен из тюрьмы за несколько лет до меня и отправлен в Германию.

Дни моего пребывания в Ливенуорте были сочтены. О моей попытке бегства было доложено в Вашингтон. Высшая американская судебная инстанция по исполнению приговоров приняла решение, от которого буквально застыла моя кровь.

Меня должны были перевести в Алькатрас, на «чертов остров» в заливе Сан-Франциско — самую надежную в мире тюрьму для заживо погребенных. Это заведение до сих пор покидали только мертвецы либо умирающие.

Меня и еще одного заключенного в тюремной автомашине повезли через всю Америку в наручниках и ножных кандалах. Парень, сидевший несколько дней на одной цепи со мной, — Уильям Кингдом де Норман — был правой рукой известного короля гангстеров Голландца Шульца, застреленного из автомата прямо на улице конкурирующей бандой. Прошлое Кингдома, моего своеобразного сиамского близнеца, демонстрировали множественные шрамы от пулевых ранений. Вел он себя жизнерадостно и шумно, обладал прекрасными манерами. Оба мы вели себя как джентльмены, поскольку даже в туалет должны были отправляться вдвоем. Честь, оказываемая нам как представителям бандитского мира, бежавшим или пытавшимся бежать из тюрьмы, была связана со многими превратностями и напастями.

После длительной поездки мы оказались наконец в Алькатрасе, куда нас доставили на катере из Сан-Франциско. Скалистый остров, на котором находится тюрьма Алькатрас, удален от материка почти на четыре километра. На каждого заключенного там приходится по надзирателю. Число заключенных островной тюрьмы никогда не превышало двухсот человек. Я был среди них самой мелкой рыбешкой, поскольку имел лишь один срок пожизненного заключения. Один из моих новых товарищей получил, например, шестьсот лет содержания под стражей. Многие имели по два й по три пожизненных срока. На острове долгие годы провел Аль Капоне, известный американский гангстер. Самой видной личностью в мое время там считался Пулеметчик Келли, способный написать на стене собственное имя выстрелами из пулемета. У него на совести было порядка тридцати убийств.

Меня принял начальник охраны. В Алькатрасе имеются только камеры-одиночки, но они расположены так, что можно разговаривать с соседями. Камеры эти представляют собой железные клетки, расположенные в ряд по длинному коридору. С помощью зеркала можно даже видеть своих соседей. Используются зеркала и для того, чтобы следить за передвижением охраны.

В соседней камере-клетке сидел негр. Он дружелюбно улыбнулся мне и передал в качестве приветствия газету. Освещение было очень плохое, и читать я практически не мог. За этим занятием меня неожиданно застал незнакомец в гражданской одежде.

— Вы только испортите себе зрение, — сказал он.

— Это точно.

— Я постараюсь, чтобы вам дали свет, — продолжил он.

Я подумал, что буду наказан и мне опять придется посидеть на хлебе и воде. Но минут через пять в камере зажглась электролампочка. Мужчину этого звали Эдвин Своп, и был он начальником тюрьмы.

Как это ни странно звучит, в Алькатрасе я оказался в лучших условиях, чем прежде. Остров принадлежит к достопримечательностям Америки, поэтому почти каждую неделю на него прибывают сенаторы, иностранные журналисты и полицейские специалисты, чтобы подивиться образцовым заведением. Между прочим, это единственная тюрьма в мире, из которой не удалось бежать ни одному заключенному. Даже те четверо арестантов, которые смогли однажды выбраться со скал, были застрелены в воде.

В хорошую погоду вокруг острова кружило множество яхт и прогулочных катеров и лодок. Нередко до нас долетали слова какого-нибудь экскурсовода:

— Леди и джентльмены, слева, на верхнем этаже этого вытянутого в длину здания можно видеть окно камеры, в которой содержался Аль Капоне. Если подойти поближе и свернуть направо, то выйдешь к камере Пулеметчика Келли. Еще не все из тридцати приписываемых ему убийств доказаны. Если бы у него был в руках пулемет, то он даже на этом удалении смог бы уложить по очереди каждого из вас.

Иногда прогулочные катера и лодки подходили слишком близко к острову. Тогда охрана давала предупредительные выстрелы в воздух. Арестанты же льнули к малейшим щелям и окошкам, чтобы взглянуть на внешний мир. Их глазам представлялись хорошенькие и страшненькие женщины, стройные и толстые, в легких летних одеждах, лощеные господа, дети, смотревшие с любопытством горящими глазами на «чертов остров». В хорошую погоду, обладая прекрасным зрением, можно было разглядеть на катерах мельчайшие подробности. Многие любопытные фотографировались на фоне Алькатраса.

К вечеру катера и лодки возвращались в гавань, привозя назад людей, пощекотавших себе нервы за несколько долларов.

Мы видели в ночное время огни Сан-Франциско, Золотые Ворота — самый длинный в мире висячий мост, неоновые рекламы. Порывы ветра иногда доносили до нас обрывки музыки, особенно в те дни, когда яхт-клубы и любители гольфа отмечали свои праздники.

В общем и целом американские тюрьмы довольно гуманны, насколько это возможно. Раз в неделю мне разрешалось, например, смотреть кинофильмы, правда сокращенные чуть ли не вполовину: из них вырезалось все, что могло возбудить заключенных, к этому же «всему» относились женщины, любовные сцены, жизненные эпизоды, показывающие свободную жизнь.

На свете все относительно. Человек постепенно привыкает к арестантскому номеру, тюремной пище, товарищам по несчастью: убийцам, сутенерам, разбойникам с большой дороги (к слову сказать, убийцы в тюрьме не самые худшие из заключенных). Выключение света и радио, работа в воскресенье становятся обычными явлениями. Вырабатывается привычка не обращать внимания на то, что соседи храпят во сне, разговаривают, кричат, дерутся или обнимаются. Все не так уж и плохо — недостаточное освещение, невозможность открыть окно, зловоние в туалете. Человек смиряется с отсутствием свободы. Но он не в силах смириться с отсутствием женщин, с тем, что он не видит их, не слышит их смеха, не может с ними поговорить, пойти погулять и обнять, что-нибудь им подарить или получить от них что-то в подарок. Это самое тяжелое.