Лопе де Вега - Сюзанн Варга Страница 65

В счастливом окружении семейства произведения из-под плодовитого пера Лопе выходили без задержки и в большом количестве, и в течение 1610 года и двух последующих были созданы замечательные литературные шедевры. Если и невозможно здесь привести полный и точный перечень, то для того чтобы составить себе представление о плодотворности того периода, достаточно выбрать в качестве «единицы измерения» результаты его творческой активности за апрель. Итак, мы располагаем тремя рукописями пьес Лопе с его автографами: «Прекрасная Эсфирь», «Рыцарь Святого Причастия», «Превосходная стража» — то есть примерно десятью тысячами стихотворных строк, и это не считая других его поэтических сочинений. Кстати, именно в его рабочем кабинете появились на свет «Периваньес и командор Оканьи», «Фуэнте Овехуна» («Овечий источник»), «Кабальеро из Ольмедо», «Собака на сене», «Воды Мадрида». Они укрепили и увековечили ту революцию, что произошла в концепции театра, который отныне стал близок к публике, вписан, включен в свое время и созвучен чувствам своей эпохи. Да, испанская публика не ошиблась ни в пьесах, ни в Лопе, и если даже она не в полной мере осознала значимость произошедших радикальных перемен, как это сделают два столетия спустя романтики и зрители романтического театра по всей Европе, то все же оказала неистовую поддержку новым веяниям. Без сомнения, именно это и было источником той огромной творческой работоспособности, что позволила Лопе в «рекордно сжатые сроки» удвоить количество написанных им пьес. От 483 пьес, упомянутых им в 1609 году в «Новом руководстве к сочинению комедий», десять лет спустя он дойдет до 800, как он объявит в предисловии к девятой части его «Театральных произведений».

Но для художника творить — это не считать, творчество — это необходимость, нечто, чего он не может избежать. В переписке Лопе появляются многочисленные тому свидетельства: «Мое перо без конца просится ко мне в руку, и я не успеваю пополнять запасы чернил. Перо и бумага набрасываются друг на друга, как мужчина на женщину; бумага ложится, а перо над ней трудится, как форма работает над материалом, ибо все это — единое целое».

Какое многозначительное откровение, какое замечательное признание!

Лопе активно работал днем, но иногда писал и всю ночь, при слабом свете свечи, пренебрегая опасностью, которой подвергались его глаза. Он, всегда обладавший превосходным зрением, уже начинал сердиться из-за того, что острота зрения у него падала, как по причине работы по ночам, так и в силу возраста. Ему доводилось жаловаться на слабеющее зрение герцогу, чтобы тот простил его за опоздание, допущенное при выполнении некой миссии, возложенной на Лопе: «Я хотел сегодня же уладить дело, которое Вы, Ваша Светлость, мне поручили, но, когда рассвело, мои глаза были столь утомлены, что я до сей минуты не могу вновь взяться за перо». Однако Лопе его все же взял, да еще с каким пылом, ибо его увлекала та легкость, с которой он творил, в особенности произведения для театра. Вот что он писал: «Я ничего не говорю вам о моих пьесах, так как мне столь же легко и приятно их писать, как жителям Сеговии ткать сукно, жителям Кордовы — выделывать кожи, а жителям Гренады — изготавливать краски». Удивительное признание собственных свойств, отзвуки которого позднее мы найдем у другого известного автора, тоже прославившегося, подобно Лопе, своей плодовитостью. «Мне столь же просто написать роман, — скажет Александр Дюма, — как яблоне давать яблоки».

Лопе нравилось по вечерам, когда он садился за стол, чтобы ответить на призывы своей творческой сущности, ощущать вокруг себя живую атмосферу города. Он любил прислушиваться к шуму, доносившемуся с городских улиц, к слухам, доходившим из недр королевского двора, к звукам шагов толпы, похожим на шум морского прибоя: это народ валом валил к Прадо, и это означало, что там идут приготовления к ночным увеселениям, от участия в коих он на сегодняшний вечер отказался.

Апогей популярности Лопе в Мадриде

Лопе расцветал в Мадриде, а Мадрид преисполнялся гордости от того, что поэт и драматург наконец окончательно поселился здесь, и прославлял себя за это. Лопе зазывали к себе все, и прежде всего его призывали в театр, где публика желала видеть того, кто в полной мере удовлетворял ее ожидания. Лопе любил посещать коррали, чтобы насладиться успехом своих пьес и общением со страстной, восторженной публикой. Однако иногда ему приходилось расплачиваться за свой успех довольно любопытным образом. Например, расскажем о том пикантном инциденте, что произошел на премьере его пьесы «Взятие Маастрихта», напоминавшей, как указывает само ее название, о славной странице недавней истории, о победе, одержанной испанцами в 1579 году над французами в битве при Маастрихте. Так вот, в конце представления, когда толпа собралась вокруг Лопе, вдруг откуда-то появился высокомерный, спесивый идальго и с яростью во взоре принялся прокладывать себе дорогу сквозь толпу. Достигнув цели, сей дворянин обрушился на Лопе с такими словами: «Сударь, ваш герой, этот славный лейтенант, — мой родственник, и вы совершили ошибку, доверив его роль актеру, совершенно для нее не подходящему, такому уродливому, такому трусливому с виду, и мне стыдно за моего брата, отличавшегося великолепной статью, духом и умом дворянина, как о том свидетельствовало и его поведение». Лопе, от которого выбор актеров нисколько не зависел, был чрезвычайно удивлен и попытался объясниться самым любезным образом; но разъяренный идальго не отступал от своего и, угрожая Лопе, решительно заявил, что если актера не заменят, то он не отвечает за жизнь автора пьесы. Лопе, которого подобная наивность скорее позабавила, чем испугала (ведь этот простак путал спектакль с реальностью и, видимо, ведать не ведал о театральных условностях), как мог, успокоил идальго и пообещал исполнить то, что тот требовал с таким жаром. На следующем представлении роль была отдана актеру высокого роста, с лицом красивым и благородным, которому посоветовали во время спектакля не жалеть сил и не скупиться на жесты, свидетельствующие об отваге и доблести. Идальго был этим совершенно удовлетворен и, вместо того чтобы убить Лопе, буквально завалил его подарками.

Лопе и литературные академии

Лопе также желали видеть и в закрытых литературных кружках, особенно в так называемых академиях, имевших в первом десятилетии XVII века огромный успех. Они в изобилии возникали в Мадриде и других крупных городах Испании, без сомнения, под влиянием настоящего увлечения поэзией, ставшего едва ли не главной движущей силой развития испанской культуры. В эпоху Лопе в Испании насчитывалось не менее трех тысяч поэтов. От знатного вельможи до бедного студента, от ремесленника до священника — все пробовали писать стихи. В среде высшей знати герцог Лерма, герцог Вильямедиана, князь Эскилаче писали стихи; будущий король Филипп IV не только был поэтом, но еще и попытался создать в королевском дворце академию. Эти академии были предназначены для того, чтобы принимать в свой круг всех, кто занимался изящной словесностью. Так, Сервантес был членом первой академии, основанной в Мадриде (1586) и именовавшейся «Академия Имитатива» («Подражательная». — Ю. Р.). Лопе присутствовал на заседаниях многих из них, например «Мантуанской академии» (иначе именовавшейся еще «Мадридской академией»), созданной в 1607 году, а также «Академии Сельвахе» («Дикой академии»), бывшей одной из самых значительных и влиятельных. Лопе отправлялся на заседания этих кружков, считая, что в этом состоит его литературный долг, но, когда его просили председательствовать на заседаниях или выполнять иную важную роль в ритуале, предписанном для проведения заседаний, делал это не без внутреннего сопротивления, не без раздражения.