Золотая лихорадка - Николай Задорнов Страница 64

— Егор сказал, чтобы приехали с мешком на артель.

«Они это затеяли не зря!» — подумал Никита.

С мешком хлеба на плече шагал Федосеич.

— Пойду Азию к хлебу на дрожжах приучать! — весело кивнул он артельщикам и зашагал медвежьими лапами старого моряка, временами прыгая с рытвины на рытвину.

— Выпить бы достать! — сказал ему Очкастый, стоя с лопатой.

— Это завсегда можно… Не вредит…

— Я, может, достану банчок спирту и приду.

— Приходи.

— У меня за тебя болит душа! Что же Егор тебя не берет в свою артель?

— Он звал… Сегодня еще звал…

— А что же ты?

— Я не хочу сам. Там дочь меня укорять будет, пить не даст.

— Конечно, она гордость имеет. А это, что же, сама живет, а бросила отца китайцам! Выгнала она тебя! А Егор тоже хорош. А все говорят, что справедливый…

— Да он-то честный… Китайцы мне долю выделили. Они со мной чужие, мне с ними жить не обидно. «Че, мол, старик, твоя спи?» — спросят. А мне все равно… А Егор меня спросил бы: че, мол, ты опять спишь? Пьяный напился? Я бы обиделся. А китайцы — они сами опиум курят.

— А когда же свадьба? — спросил Советник. — Или не будет?

Федосеич мутно смотрел на него и не отвечал. Он икнул.

Очкастый улыбнулся.

— Ну, я пошел, — сказал он. — Никита ждет!

Солнце заглянуло под травянистый навес и жарило прямо в лицо Федосеичу. Мошка роилась, и матрос ворочался, то закрываясь во сне старой рубахой, то ее сбрасывая, когда припекало.

Катя приехала и живо взялась за ведра. Разбудила отца и болтала с ним. Она собрала отцовское старье и пошла стирать. Все высохло быстро. Катя чинила его рубаху и говорила, что сошьет новую. Она купила ему на пиджак и на рубаху.

Пришли китайцы, и один из них, огромного роста и носатый, сказал Кате:

— Шибко красива!

У Федосеича сосало под ложечкой. Он вспомнил, что Очкастый обещал принести банку спирта. Ему казалось, что он уж неделю не пил, хотелось выпить совсем немного, так себе, побаловаться.

Китайцы поели рис и лапшу и разошлись. Катя сказала отцу, что пришьет новые пуговицы на куртку.

— Ну, заходи! — сказал вдруг отец.

Катя оглянулась. Широко улыбаясь, с ней поздоровался Славный Дяденька.

На миг только пожалел Федосеич, что дочь опять увидит отца своего пьяным.

Старик быстро захмелел.

Толстячок с мягкими руками все улыбался Кате. Лицо его как мятая подушка, казалось дряблым, тяжелые щеки в угрях кажутся дырявыми, как пемза. Когда он снимал очки, глаза оказывались мутными и колючими, немного навыкате, чего за очками не было заметно.

— Бывают разжалованные чиновники? — спросила Катя.

Толстяк затряс головой. Он поднял плечи и не знал, что ответить.

— Наверно, бывают!

— Купцы банкроты! — пробормотал Федосеич. — Офицеров разжалуют. Наверно, и у ярыг чин отбирают, если провиноватятся.

Федосеич свалился и быстро уснул. Катя укутала его. Повесила куртку, наставила над постелью отца легкий бязевый полог, подоткнула края под кошму, на которой он лежал.

— Посиди! — попросил Толстяк. — Ты доставляешь мне наслаждение своим присутствием…

Катя знала, что Очкастый умный человек и хороший рассказчик. От него много нового она слыхала. Он всегда приветливый и веселый.

Катя присела и захихикала от удовольствия. Она никогда и слов таких не слыхала.

Очкастый погладил ее по руке.

— Катюша! Какое у тебя красивое имя! Екатерина! Императорское имя!

— Большое спасибо вам! Ну, мне пора…

— Я тебя провожу! Я бы отсыпал тебе золота! Много золота!

Они вышли из ограды, окружавшей фанзу. Отойдя подальше, он встал на тропе, не пуская Катю.

— Катя! — воскликнул он.

На миг в уме Кати мелькнуло какое-то смутное подозрение. Она насупилась.

— Я тебе давно хочу сказать: старики Кузнецовы не такие люди, как ты думаешь. Если бы я был молод, я бы тебя свез в город, и ты жила бы у меня как царица, ходила бы в бархате и ела на серебре.

На нее сильно пахнуло водкой. Запах этот не был отвратительным для нее. Было в нем даже что-то родное, свое, привычное. Ей стало жаль Советника, он показался ей слабым и хвастливым.

— Пустите-ка, я пойду! — сказала она.

— Ну, что ты надулась? У тебя ведь скоро свадьба? Так уж лучше до твоей свадьбы приди ко мне и уйдешь с приданым! Я же знаю, ты хочешь поклонения себе! Ты ветреная девчонка! Конечно, Василий — сын президента! Сын! Но никто не узнает! Даже Камбала. А отец твой…

— Отец? — спросила она с удивлением.

Катя побежала.

Очкастый снял очки, громко хмыкнул, отхаркнул и закрыл лицо руками, потом он посмотрел ей вслед из-под ладони.

— Ну, что ты к ней вяжешься? — раздался из палатки густой бас Дяди.

— А что тебе?

— Я тебя спрошу «что»!

— С тех пор как ты перестал управлять прииском, ты все забыл! Ты только хочешь вернуть свое богатство и мчаться в Иркутск. Ты забываешь, кем ты был.

— Девка просватана, куда ты лезешь! Василий ее любит! А кто ты ей?

— Мне хочется сказать: «Ппрезидент! Ты умный. Так я твою невестку купил! Кто устоит в мире против золота?»

— Кому ты это говоришь?

Дядя был управителем частных приисков купца Фейгина на Лене и проворовался. Теперь он ждал из Иркутска своих друзей. Они должны были привезти игральные карты, лекарства и врачебные инструменты.

— Ты спишь и видишь, как бы отомстить Фейгину, — сказал Советник, — и уже не помнишь, что был когда-то мужчиной.

— Идиот! — ответил Дядя. — Иди лучше к Анфиске. Там твое место. Она тебя выпотрошит…

— Ты еще не знаешь, где мое место! — сказал Толстяк с пьяной заносчивостью.

* * *

Катя вернулась домой. Егор спросил:

— Советник был у отца?

Катя взглянула испуганно.

Многие люди, проникавшие на прииск, не правились Егору. У них было право рубить лес и мыть пески. Не было причины гнать их прочь, запретить им входить в общество. Он знал, что должен быть справедливым для всех. Он ждал, что вот-вот что-то может случиться. Но из городских многие были несчастны и сломлены жизнью. Егор пускал их, чтобы могли поправиться, опомниться и вернуться к привычной для них жизни с новыми силами.