Во власти хаоса. Современники о войнах и революциях 1914–1920 - Леонид Аринштейн Страница 64

Созданный манифестом Совет Министров, который, казалось бы, прежде всего должен был бы обнаруживать полную солидарность, – представляет картину диаметрально противоположную. Члены его, выбранные не по указанию председателя, а назначаемые Государем, согласно его столь изменчивой воле, действуют каждый вполне самостоятельно, не считаясь с политической линией, преследуемой тем или иным премьером. Свои собственные ошибки они приписывают неустойчивости режима и тем, в глазах общества, всю вину взваливают на монарха или на Императрицу. И в итоге, к радости подполья, под влиянием наших военных неудач в русско-японскую и в мировую войну, фрондерство все более распространяется. Фрондируют и газеты, до правых включительно, фрондирует и вся современная литература.

Создается искусственно легенда о страданиях народа – «богоносца», и проливают над ней слезы умиления те, которые сами наиболее способствуют ее созданию. Среди гвардейской молодежи, чуть ли не в министерских кабинетах, не стесняясь говорят те, которые теперь, на своих плечах испытав всю сладость «переворотов», цепляются за ими же расшатанный монархический принцип и силятся окружить печальный облик Царя-Мученика ореолом великого монарха. Милюков, под дружные аплодисменты народных представителей, говоря о правительстве, ставит вопрос – что это: глупость или измена? – и сам в это время изменяет своему Государю и своей родине. Дороговизна растет. Народ голодает. А на глазах у этого народа, в ресторанах – шампанское льется рекой и расходуются в один вечер тысячи, легко приобретенные игрой на бирже, а, следовательно, на плечах того же народа, тяжкую участь которого они на словах, конечно, якобы всеми силами стараются облегчить. И, среди всего этого хаоса, этого всеобщего развала, Государь остается один со своей семьей и несколькими приближенными лицами, выбор которых к тому же едва ли удачен и едва ли соответствует переживаемым Россией грозным временам – хаосу внутри и мировой войне извне.

Несомненно Император Николай II немало сам виновен в создавшемся положении. Он не учел потребностей страны и своим недоверием, своею подозрительностью создал около себя окружавшую его пустоту. Но он все-таки, хотя и неумело, ищет людей и – не находит их. Отсюда частые перемены его ближайших сотрудников, то есть «министерская чехарда», о которой в Думе упоминал В. М. Пуришкевич. В связи с неудачами растет его подозрительность. Но, не разбираясь в окружающей его обстановке, в немилость впадают зачастую деятели безусловно полезные, причем замещаются они ничтожествами.

Царь ищет поддержки в горячо любимой супруге, несравненно более его властной и энергичной, и наталкивается на ее врожденный, усилившийся еще более постигшими Россию невзгодами, мистицизм и терпит появление при царском Дворе проходимца, Распутина, раздуваемое врагами престола, распускающими в народе всевозможные басни в ущерб престижу русского Царя. Повторяю сказанное мною вначале, стараясь охарактеризовать личность покойного Государя: вся трагедия его жизни заключается в том, что он не родился быть Царем. Он получил в наследство от своего державного родителя Россию сильную и успокоенную. Он оставил ее поверженною в прах. И хотя велика его бессознательная вина перед нашей родиной, но ее с избытком должны разделить окружавшие его лица. Кроме того, Николай II чисто нечеловеческими страданиями искупил свои ошибки. Незлопамятный русский народ, наверно, простил уже ему его невольные прегрешения, и имя его перейдет в потомство нераздельно с наименованием Царя-Мученика.

Чтобы правильно учесть последние акты российской трагедии, необходимо бросить беглый взгляд на главных участников таковой, начиная с 1905 года – первых проявлений революционного движения, и до 1917 года – эпохи отречения Николая II от престола.

Конституционные председатели правительства

Первым «конституционным» председателем Совета Министров назначен был С. Ю. Витте. Несмотря на свою немецкую фамилию, он по-немецки даже и не говорил. Он был человеком, несомненно, крупного ума и широких взглядов настоящего государственного деятеля высокого полета. Громадное честолюбие, в котором его так упрекали его противники, составляло, действительно, одну из отличительных черт его характера, и он не разбирался в средствах для его удовлетворения. Впрочем, черта эта свойственна была и будет вообще всем крупным государственным деятелям всех стран и народностей.

Обвинение его в том, будто он убедил Николая II даровать конституцию, дабы впоследствии, пользуясь его слабостью, сделаться «первым президентом Российской республики», критики не выдерживает. Как оно ни странно, Витте – отец русской конституции – был сторонником самодержавного образа правления, соответствующего всей его властной природе. Идеалом царя был для него Александр III и, если он действительно, так сказать, вырвал у его преемника октябрьский манифест, то это только потому, что, не доверяя правительственным его способностям и опасаясь, что Государь подпадет под вредное влияние ничтожных окружающих его лиц, он стремился ограничить развитие произвола. Противники Витте создают ему репутацию масона. Лично я этому не верю. Сергей Юльевич был человеком глубоко религиозным, мало того – православным в самом узком смысле этого слова. Его упрекают также еще в том, что, преследуя известную цель, он не разбирал средств к ее достижению и что он, например, для проведения той или иной реформы прибегал к подкупам и тем развратил, будто бы, высшие бюрократические и общественные круги. Это совершенно верно. Так, например, встретив оппозицию своему плану о введении золотой валюты среди влиятельных членов Государственного Совета, он не останавливается перед этим препятствием. Одному из своих противников, Б. П. Мансурову, он устраивает прибавку содержания, а бывшего в то время статс-секретарем государственной канцелярии В. Н. Коковцева назначает своим товарищем с увеличенным окладом жалования. Все это так. Но вина во всем этом лежит не на нем. Вина падает на развращенность нашего общества, на тех, которые изменяли своим якобы убеждениям под влиянием предоставляемых им Витте материальных выгод. Сам Витте не раз говорил мне об этом, утверждая, что иначе поступать он, для блага России, не мог, что он вынужден был, по его выражению, «с волками жить – по-волчьи выть».

При восшествии на престол Николая II Витте находился в зените своей славы, но он не понял характера молодого Государя. Он стал его, так сказать, терроризировать и, грубый от природы, шокировал мягкого, воспитанного Царя. Эти два, совершенно противоположные, характера не могли ужиться, подобно тому, как и Вильгельм II не мог ужиться с Бисмарком. Не мог примириться со своим падением и Витте и открыто критиковал своего Государя, не отдавая себе отчета, что он сам наиболее виновен в постигшей его опале.

Помимо своей сделавшейся исторической деятельности во главе министерства финансов, С. Ю. Витте выказал свои блестящие способности крупного государственного деятеля и на дотоле незнакомой ему дипломатической почве, при заключении завершившего нашу войну с Японией Портсмутского договора.

Графу Витте пришлось работать в Америке при крайне неблагоприятной политической атмосфере. Разжигаемое враждебными России влиятельными в Штатах еврейскими организациями, американское общественное мнение было настроено против нас и склонялось открыто на сторону японцев. В переработке этого настроения умов в Америке Витте выказал себя настоящим виртуозом. Японцы настаивали на том, чтобы на конференции в первую очередь подверглись рассмотрению наиболее существенные пункты намеченного соглашения. Витте провел процедуру обратную. Вначале представлены были к обсуждению вопросы маловажные, по которым наши представители систематически уступали. Уступчивость наша произвела прекрасное впечатление в Штатах, и Витте ловко воспользовался этим обстоятельством, раздувая всячески наше миролюбие в своих беседах с американскими журналистами. В итоге создалась такая благоприятная нам атмосфера, что, когда конференция коснулась вопросов первой важности и японцы настаивали на разрешении их в их пользу, Витте имел полную возможность, уже не опасаясь злобной критики американской печати, отнестись отрицательно к японским требованиям. Главный сотрудник Витте в Портсмуте, барон P. P. Розен, не симпатизировавший Витте в принципе, не раз выражал мне свой восторг перед той виртуозной ловкостью, которую он обнаружил при заключении русско-японского договора.