Симон Визенталь. Жизнь и легенды - Том Сегев Страница 64

Замок Хартхайм получил свое имя, по-видимому, в честь семейства, заложившего его фундамент в двенадцатом веке. В эпоху Ренессанса он был расширен, но к концу девятнадцатого века обветшал, и его владелец, князь, подарил замок местной благотворительной организации, устроившей в нем «приют для идиотов» (как тогда называли дома умалишенных). Американская армия окружала замок осторожно, полагая, что в нем засели эсэсовцы, но оказалось, что там находились только монахини и несколько десятков детей-сирот, за которыми монахини ухаживали.

По словам Визенталя, еще в Маутхаузене он слышал, что больных заключенных отправляли в некий «замок смерти», откуда они не возвращались, но только после войны он узнал, что существовала программа «умерщвления из милосердия». О том, чем занимались в Хартхайме, американцам рассказал плененный ими комендант Маутхаузена Франц Цирайс. По оценкам американцев, в замке было убито около тридцати тысяч человек. Большинство из них были неизлечимо больными, а среди этих последних были в том числе умственно отсталые и дети. Их умерщвляли ядом, который давали в виде таблеток или вводили уколами, а также в газовой камере, оборудованной с этой целью на первом этаже.

В основе программы «умерщвления из милосердия» лежала философии жизни и смерти, составлявшая фундамент нацистской идеологии и считавшая священной не жизнь, а расовую чистоту. Сначала эта философия привела к принятию закона, предписывавшего проводить стерилизацию каждому, кто страдал наследственными болезнями, и разрешавшего аборты в случае, если такими болезнями страдал один из родителей, а чуть позже, в Нюрнберге, был принят закон, запрещавший евреям вступать в сексуальный контакт с неевреями. С целью подтверждения расовой теории в Германии проводились специальные исследования и над заключенными концлагерей ставились медицинские эксперименты.

«Умерщвления из милосердия» осуществлялись главным образом с начала войны до осени 1941 года и часто безо всякого предварительного медицинского обследования. Для этого было достаточно приказа, подписанного каким-нибудь чиновником-врачом, даже не видевшим тех, кому было предназначено умереть. Нередко на его решение влияли экономические и даже политические факторы. В проекте принимали участие около четырехсот человек, среди которых были врачи, психиатры, медсестры, административный и технический персонал и охранники.

В 1946 году американский военный суд признал виновными в военных преступлениях шестьдесят одного сотрудника Маутхаузена. Пятьдесят восемь из них были приговорены к смертной казни и повешены. Некоторые из них были замешаны в том числе и в злодеяних, совершенных в Хартхайме. Судебный процесс проходил на территории концлагеря Дахау, а повешены осужденные были в тюрьме города Ландсберга, где в свое время сидел Адольф Гитлер и где он написал книгу «Майн кампф». Это был первый судебный процесс над военными преступниками.

После Нюрнбергского процесса состоялся суд над врачами, где об «умерщвлениях из милосердия» говорилось достаточно подробно. Двое руководителей проекта были признаны виновными и казнены. Однако некоторых других работавших в замке Хартхайм людей судили австрийские «народные суды», и в 1947 году они были оправданы или приговорены к легким наказаниям.

В Австрии существование «замка смерти» в Хартхайме замалчивалось, и многие не знали, что их близкие были убиты именно там. Те же, кто знал, зачастую этого стыдились, опасаясь, что про них будут сплетничать, что у них в роду имелись психические заболевания.

Летом 1962 года Визенталь получил первое из длинной череды душераздирающих писем от проживавшей в Лондоне болезненной пожилой женщины по имени Стефани Альберти. До этого она написала Моше Ландою (председателю судебной коллегии, признавшей Эйхмана виновным), но канцелярия Ландоя переслала письмо в полицию Тель-Авива, а та, в свою очередь, написала женщине, что ей лучше обратиться к господину Симону Визенталю по адресу «Вена-1, переулок Целинка, дом 4». Так она и поступила.

Ее брат, уроженец Будапешта Лео Альберти, был арестован немцами (судя по всему, на основании политического доноса) и отправлен в Маутхаузен. С тех пор она ничего о нем не слышала. Однако после войны она узнала от бывших узников концлагеря, что его отправили в Хартхайм и там убили. Этот факт не давал ей покоя. «Мне 75 лет, – писала она Визенталю. – Я не хочу и не могу умереть, пока не добьюсь для убийц моего брата наказания, которого они заслуживают».

Визенталь ответил ей вежливым письмом и попросил дополнительных подробностей. Она написала, что одним из людей, сообщивших ей, что брата умертвили в Хартхайме, был врач по имени Золтан Клар. Выйдя из Маутхаузена и вернувшись в Будапешт, Клар рассказал ей, что ее брат заболел воспалением легких и совершил ужасную ошибку: сообщил о своей болезни и попросил врачебной помощи. После этого его сразу отправили в Хартхайм. Визенталь ответил женщине, что с Кларом знаком: в концлагере они жили в одном бараке – и пообещал, что попробует выяснить дополнительные детали, однако сделать этого ему, судя по всему, не удалось. Тем не менее Стефани Альберти продолжала писать ему снова и снова. Кроме того, она опубликовала в нескольких австрийских газетах объявления, где пообещала денежное вознаграждение тому, кто ей поможет, и обратилась в целый ряд учреждений, в частности в «Яд-Вашем» и в Центральное управление по расследованию нацистских преступлений в Людвигсбурге. Однако отовсюду ее направляли по одному и тому же адресу: переулок Целинка, дом 4, к Симону Визенталю. «По-моему, – писал Визенталю один из сотрудников Всемирного еврейского конгресса, к которому женщина тоже обращалась, – стоит дать госпоже Альберти конкретный ответ, можно ли ей помочь, и если да, то как, а не давать ей вежливые уклончивые обещания, которые нельзя будет выполнить».

Это была единственная тема, которая Альберти интересовала. Когда Визенталь задерживался с ответом, она писала ему почти в панике и умоляла этого дела не забрасывать. Плюс к тому она задействовала также своего брата Эрвина, проживавшего в Вене. «Прошу вас, господин Визенталь, – писал тот на почтовой бумаге с логотипом киностудии “Центропа”, – сделайте мне такую великую милость, напишите ей хотя бы несколько строк и успокойте ее. Вы, кто с таким мужеством и с такой гениальностью преследовал Эйхмана, способны понять душевное состояние упрямой старой женщины, даже если она и мешает вашей важной работе, причем безо всякой, по-видимому, необходимости».

Визенталь отвечал Альберти на все ее письма, и она даже приезжала к нему в Вену. Он принял ее и пришедшего с ней брата очень любезно, связал ее с венской прокуратурой, и там у нее взяли показания. Сотрудники прокуратуры спросили ее, присутствовала ли она на казни брата в Хартхайме лично или же опирается только на слухи, у которых, к великому сожалению, никакой юридической ценности нет. Визенталь знал, что для людей, переживших Холокост, он фактически стал главной инстанцией, и относился к женщине с пониманием. Он знал, что поиски человека, выдавшего ее брата, стали для нее смыслом жизни, точно так же, как смыслом его собственной жизни сделались поиски убийц всех евреев как таковых.

Хартхаймом Визенталь начал заниматься еще до того, как к нему обратилась Альберти. В ноябре 1961 года он попытался заинтересовать корреспондента журнала «Квик» Отмара Каца дневником одной медсестры, сын которой был неизлечимо болен. В своем дневнике та рассказывала, как ездила в Берлин просить умертвить ее сына не газом, а уколом. Визенталь сообщил Кацу ее имя, пообещал прислать фотографии и попросил дать ему быстрый ответ, поскольку этой темой, мол, интересуется еще один журнал (к такой хитрости в своих контактах с прессой он прибегал не раз), однако оговорил, что предпочитает «Квик». В марте 1962 года он передал информацию об «умерщвлениях из милосердия» в Центальное управление по расследованию нацистских преступлений в Людвигсбурге. Однако просьба Стефани Альберти разожгла его интерес к этой теме еще сильнее.