Рубин Рафаэля - Диана Хэгер Страница 64

После возвращения Джулио Рафаэль стал работать еще плодотворнее. Особенно много картин было написано с Маргариты. Сначала он рисовал ее красной сангиной, потом писал маслом, воплощая ее черты в облике очередной Мадонны. Ему не давала покоя идея превратить набросок, который он сделал с нее в первую ночь в новом доме, в завершенную картину. Он представлял ее себе в образе Пресвятой Девы. Вот она сидит в кресле и держит на руках Маттео. Взгляд ее, обращенный на дитя, полон материнской любви. Скромные одежды подчеркивают ее земную, а не божественную ипостась.

Портрет-тондо, вписанный в крут, волшебным образом оживал прямо на глазах у смотрящего. Все, кому довелось его видеть, были поражены мастерством художника. Однако посреди нескончаемых трудов над ватиканскими заказами, фресками для виллы Киджи, которые Рафаэль изо всех сил старался завершить вовремя, и разработки сложных конструкций для собора Святого Петра всю последующую осень Рафаэль был одержим мыслью писать Маргариту снова и снова. Только после многочисленных Мадонн ему хотелось запечатлеть ее как Маргариту Луги, в той же манере, что и Маддалену Дони и своего друга Кастильоне. Он хотел изобразить красивую, спокойную женщину, грациозную, исполненную достоинства, какой она стала.

– Я никогда в жизни этого не надену, – заразительно смеялась она, глядя на роскошное платье, легшее в изножье ее кровати теплым сентябрьским воскресеньем. В полосе света, просочившегося в щель между полуоткрытых ставней, все оно казалось затканным золотом и расшитым дорогими каменьями, пышные рукава белого шелка украшало затейливое золотое шитье.

– Конечно, наденешь, – улыбнулся Рафаэль. – Ты просто должна это сделать. Я намерен написать тебя в этом платье и отступать от своего намерения не собираюсь.

– Весь мир будет смеяться над простолюдинкой, разряженной как благородная дама!

Он взял ее за подбородок и приподнял голову так, чтобы она смотрела прямо ему в глаза, светящиеся обожанием.

– Ты и есть благородная дама, дама сердца Рафаэля Урбинского.

– Ты заставляешь меня поверить в невероятное, – грустно вздохнула она.

– А ты верь, потому что это чистая правда, для тебя и для меня. Потому что другого ты от меня не услышишь.

В алькове их большой спальни стоял мольберт и резной венецианский стол, уставленный всем, что необходимо для занятий живописью. Имелся здесь бочонок с кистями, тушь, перья, ящички с цветными мелками, белила, чтобы он мог рисовать в любую минуту, когда его посетит вдохновение. Хотя по закону дом принадлежал Маргарите, присутствие Рафаэля в нем ощущалось везде. Его одежда висела в ее гардеробной комнате, его любимое вино стояло в ее кладовых. Рисунки с изображением Маргариты, Донато и детей валялись почти в каждой комнате, ожидая своего часа, чтобы послужить эскизами к новой картине.

– Синьорина ди Франческо-Гвацци! – позвал он Елену, которая всегда держалась поблизости от хозяйки, на тот случай, если она ей понадобится.

Елена вышла на зов из маленькой гардеробной, находившейся возле спальни. Теперь стараниями Маргариты она была одета наряднее: пышное платье из голубого шелка, с разрезными рукавами, расшитыми золотом, и голубая шапочка под цвет платья.

– Пожалуйста, помогите синьоре переодеться, немедля.

Когда минуту спустя он увидел Маргариту в новом уборе, из груди его вырвалось восхищенное восклицание. Она медленно шла к нему, залитая солнечным светом, невероятно прекрасная. Как это у нее получалось – каждый раз заново удивлять его своей красотой? Она все время заставляла его желать – нет, умирать от желания! – и это чувство лишь крепло с течением времени. Он смотрел на нее, и жажда обладания смешивалась в нем с тягой творить, воссоздать образ той, которой он страстно, до боли, хотел владеть до конца своих дней. Грациозная посадка ее головы, осиянной золотым солнечным ореолом, навела Рафаэля на мысль о естественном благородстве.

Издав чуть слышный стон, Рафаэль прошел через комнату, взял стул с высокой спинкой и поставил возле окна, чтобы на него лилось полуденное солнце. Сначала он решил сделать эскиз, чтобы определить ее положение на картине. Прозрачный медовый свет, обтекающий ее волшебным сиянием, уже определил выбор цветов.

Рафаэль усадил ее на стул, придав нужное положение рукам, ногам, голове и определив направление взгляда. Он тщательно выбирал позу для своей модели. Сколько бы он на нее ни смотрел, все равно взор его не мог вобрать в себя всю прелесть юного тела, облаченного в роскошные ткани. Свет, касающийся обнаженной шеи, заставлял кожу сиять и переливаться.

Он опустился перед ней на колени, сел на пятки, взял папку для эскизов и голубой мелок. Рука металась над бумагой, глаза жадно вглядывались в живые черты и возвращались к нарисованному. Он весь горел, глаза его блестели, кожа порозовела от возбуждения. Он слышал, как его сердце отбивает ритм страсти.

Раньше он никогда не находил ничего эротического в рисовании с натуры. Даже если за лишний эскудо делал наброски с женщин в борделях. Никогда он не ощущал такого прилива страсти, держа в руках цветной мелок. Ему приходилось сдерживаться усилием воли, крепче сжимая орудие своего ремесла и сильнее надавливая им на бумагу. Даже прикосновение к чистому листу действовало на него возбуждающе. Он смотрел, рисовал и страстно желал ее каждой клеточкой своего тела.

– Вот так, да… теперь посмотри на меня… очень хорошо. Смотри прямо на меня!

Рафаэль вскочил на ноги, взял шаль из испанского кружева, висевшую на спинке кресла, и накинул ее Маргарите на голову, как вуаль. Теперь она была для него не Мадонной, а земной женщиной. Умопомрачительно красивой и спокойной, сдержанно чувственной. Одна только мысль о теплой нежной коже под роскошным платьем будоражила его настолько, что он не мог больше работать. Он застыл, лицо его покраснело, кровь бежала по жилам так быстро, что он чувствовал ее пульсацию во всем теле. У него горели даже руки, и мелок сломался в его пальцах на две части.

Рафаэль бросил обломки на пол, следом полетел рисунок. Он снова упал на колени, обняв ее за талию, и притянул к себе. Его губы касались ее кожи, мягкой теплой груди, которая была обтянута расшитым бисером и кружевами шелком. В комнату тихо вошла Елена, но, увидев их вместе, также неслышно вышла.

Рафаэль увлек Маргариту на тяжелое бархатное покрывало, но не стал снимать с нее платья и шали – лишь приподнял подол шелковой робы и сорочки под ней. Увидев треугольник пушистых волос и потайное место, которое за ним скрывалось в ожидании его одного, он упал на колени и, держа ее за бедра, медленно провел языком по внутренней их стороне, пока она не застонала от запретного удовольствия. Потом он прошелся пальцами по тому следу, который оставил языком, и заметил, как голубой мел запачкал обнаженную кожу. Это было так необычно, так возбуждающе… Далее тонкий запах ее свежевымытой плоти лишь усилил и обогатил его наваждение.

Капелька пота упала на меловой след, прочертила влажную голубую полоску возле ее пупка и осталась в его впадине. Маргарита тоже посмотрела вниз и улыбнулась. Эта улыбка стала последней каплей, переполнившей чашу его терпения. Больше сдерживаться он не мог.